Дань времени. На творчестве Толстого конца 20-х — 30-х гг. и, конечно, на эпопее о революции и Гражданской войне не могло не сказаться жесткое влияние господствующей большевистской доктрины, а позднее и культа И. В. Сталина. Автор даже изменил тональность первой книги романа, в финале которой Рощин и Катя проходят мимо «особняка знаменитой балерины, где сейчас, выгнав хозяйку, помещался центральный комитет одной из борющихся за власть партий, именуемой в просторечии большевиками», и он говорит ей: «Вот оно, змеиное-то гнездо, где — ну, ну... На будущей неделе мы это гнездо ликвидируем...» Рецензировавший роман, который печатался в эмигрантском парижском журнале «Современные записки», советский критик В. Полонский не без яда замечал: «Это гнездо в дальнейшем повествовании займет, вероятно, не последнее место. Ждем продолжения с большим любопытством». Однако в последующих, уже советских изданиях первая книга трилогии подверглась существенной правке. Естественно и непринужденно Толстой одни характеристики и страницы заменял другими, подчас противоположными («Не понимаю, не понимаю...» — растерянно бормочет теперь Рощин, проходя с Катей мимо того же особняка). Такая «смена вех» приводила порой к нарушению исторической правды, когда, например, в повести «Хлеб» (1937) Толстой не просто преувеличил роль И. В. Сталина в борьбе за Царицын, но и приписал ему боевые заслуги С. С. Каменева и других военачальников (или когда в драматургической дилогии об Иване Грозном «Орел и орлица» и «Трудные годы», 1941—1943, сознательно смягчил, в угоду тогдашним требованиям, некоторые отвратительные черты его личности и царствования). Но талант и тут спасал Толстого. Недаром беспощадный во всем, что касалось идеологии, И. А. Бунин подметил в его даровании «большую способность ассимиляции с той средой, в которой он находится». «Вот, — говорил Бунин, — писал он свой холопский 1918 год, и на время писания был против этих (т. е. белых. — О. М.) генералов. У него такая натура». Не следует забывать и о том, что такие «заказные» произведения, как повесть «Хлеб», писались в обстановке подозрительности, наветов и широких репрессий. По воспоминаниям сына Толстого Никиты Алексеевича, пришедший как-то на дачу к писателю некий прокурор заявил: «А не удивляетесь ли вы, Алексей Николаевич, что вас до сих пор не посадили? Ведь вы — бывший граф и бывший эмигрант! Разве вы не видите, что всех кругом замели?» — и сообщил Толстому, что на него в органы НКВД «поступило 1200 доносов». Кроме того, как раз в 1937г. был арестован как троцкист, а затем расстрелян родной дядя четвертой жены Толстого Людмилы Ильиничны, заместитель наркома иностранных дел Н. Н. Крестинскии. Лишь «охранная грамота» Сталина, возможно, спасла писателя от репрессий. |
Главная 
