Особенности лирики фета

О лирике Фета хорошо сказал А. В. Дружинин, точно оценивший сильные и слабые ее стороны: «Очевидно, не обилием внешнего интереса, не драматизмом описанных событий» «остановил внимание читателя» Фет.

«Равным образом у Фета не находим мы ни глубоких мировых мыслей, ни остроумных афоризмов, ни сатиричес­кого направления, ни особенной страстности в изложении. Поэзия его состоит из ряда картин природы, из антологи­ческих очерков, из сжатого изображения немногих неуло­вимых ощущений души нашей. Стало быть, сердце читате­ля волнуется... от уменья поэта ловить неуловимое, давать образ и название тому, что до него было не чем иным, как смутным мимолетным ощущением души чело­веческой, ощущением без образа и названия... Сила Фета в том, что поэт наш, руководимый своим вдохновением, умеет забираться в сокровеннейшие тайники души челове­ческой. Область его не велика, но в ней он полный влас­телин».

В своей поэзии Фет предвосхищает художественные от­крытия Л. Н. Толстого, его «диалектику души». Подобно Толстому, Фета интересует не столько результат психичес­кого процесса — созревшее чувство, которое поддается точ­ному определению (любовь или ненависть, радость или скорбь),— сколько сам этот процесс, таинственный и труд­ноуловимый. Фет расщепляет целостное человеческое чувство на «элементарные частицы», схватывая художест­венным изображением не готовые чувства, а душевные сос­тояния:

Лишь у тебя, поэт, крылатый слова звук

Хватает на лету и закрепляет вдруг

И темный бред души, и трав неясный запах.

«Фет открывает и выявляет богатство человеческой чувственности... того, что существует помимо ума и умом не контролируется, — пишет современный исследователь его поэзии Н. Н. Скатов.— Чуткие критики указывают на подсознание как на особую сферу приложения фетовской лирики. Аполлон Григорьев писал о том, что у Фета чувство не созревает до ясности и поэт не хочет его свести до нее, что у него есть скорее полуудовлетворения, полу­чувства. Это не означает, что Фет вполовину чувствует, на­оборот, он отдается чувству как никто, но само чувство-то это иррационально, неосознанно».

Вот как, например, в стихотворении «Пчелы» Фет пере­дает состояние тревожного весеннего возбуждения, доходя­щего до какой-то болезненности:

Пропаду от тоски я и лени,

Одинокая жизнь не мила,

Сердце ноет, слабеют колени,

В каждый гвоздик душистой сирени,

Распевая, вползает пчела.

Дай хоть выйду я в чистое поле

Иль совсем потеряюсь в лесу...

С каждым шагом не легче на воле,

Сердце пышет все боле и боле,

Точно уголь в груди я несу.

Нет, постой же! С тоскою моею

Здесь расстанусь. Черемуха спит,

Ах, опять эти пчелы под нею!

И никак я понять не умею,

На цветах ли, в ушах ли звенит.

Дерзок образ распевающей пчелы, которая вползает в «гвоздик душистой сирени». Через смелое нарушение бы­тового правдоподобия Фет достигает эффекта передачи бо­лезненно напряженных состояний в природе и человече­ской душе. Кажется, что пчела вползает в ноющее сердце и вот оно, пронзенное звенящим жалом, испытывает нарас­тающую боль: сперва ноет, а потом «пышет все боле и бо­ле». Наступает момент полного соединения человека с при­родой и природы с человеком, когда уже нельзя понять, «на цветах ли, в ушах ли звенит». Эти стихи трудно ана­лизировать, ибо они обращаются не к уму, а к чувству с его иррациональностью, с его склонностью к неожиданным и подчас капризным связям и ассоциациям.

Когда Л. Н. Толстой прочитал другое стихотворение Фе­та о весне — «Еще майская ночь»,— он сказал: «И отку­да у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость,  свойство великих поэ­тов?» Такое впечатление произвела на него «весенняя му­зыка любви», которой были наполнены эти стихи: Какая ночь! Все звезды до единой Тепло и кротко в душу смотрят вновь, И в воздухе за песнью соловьиной Разносится тревога и любовь.