27 февраля 1837 года давно хворавшая маменька почу­яла свой смертный час, попросила икону Спасителя, бла­гословила детей и отца... Похоронили ее на Лазаревском кладбище еще молодой, 36 лет... Почти одновременно из Петербурга пришла роковая весть: «Солнце русской поэзии закатилось: погиб Пушкин...» Два эти несчастья глубоко вошли в отроческую душу Достоевского, а всходы дали позднее. По окончании пансиона в Москве летом 1837 го­да отец отправил сына в Петербург, в Военно-инженерное училище.

Достоевский успешно сдал экзамены и вскоре облачил­ся в черный мундир с красными погонами, в кивер с-крас­ным помпоном и получил звание «кондуктора». Инженер­ное училище было одним из лучших учебных заведений России. Не случайно оттуда вышло немало замечательных людей. Однокашниками Достоевского были писатель Дмит­рий Григорович, художник Константин Трутовский, фи­зиолог Илья Сеченов, инженер-строитель Севастопольских бастионов Эдуард Тотлебен, герой Шипки Федор Радецкий. Наряду со специальными здесь преподавались и гумани­тарные дисциплины: российская словесность, отечествен­ная и мировая история, гражданская архитектура и рисо­вание. Достоевский преуспевал в науках, но совершенно не давалась ему военная муштра: «Мундир сидел неловко, а ранец, кивер, ружье — все это казалось какими-то верига­ми, которые временно он обязан был носить и которые его тяготили».

Среди цриятелей по училищу он держался особняком, предпочитая в свободные минуты уединяться с книгой в углу четвертой комнаты с окном, смотревшим на Фонтан­ку. Григорович вспоминал, что начитанность Достоевского уже тогда изумляла его: Гомер, Шекспир, Гёте, Гофман, Шиллер. С особым увлечением он говорил о Бальзаке: «Бальзак велик! Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили бореньем своим такую развязку в душе чело­века...»

Замкнутость Достоевского не была врожденным свой­ством его пылкой, восторженной натуры. В училище он на собственном опыте пережил драму «маленького человека». В этом учебном заведении большую часть «кондукторов» составляли дети высшей военной и чиновничьей бюрокра­тии, причем треть состава — немцы, треть — поляки и еще треть — русские. Достоевский в их кругу чувствовал себя изгоем и часто подвергался незаслуженным оскорблениям.

Уязвленная гордость, обостренное самолюбие несколько лет разгорались в юной душе неугасимым огнем. Достоев­ский стремился «стушеваться», остаться незамеченным, но ведь и тянулся изо всех сил за богатыми сокурсниками. Он понимал, подобно будущему герою его, Макару Девушки-ну, что без чаю жить неприлично и что не для себя он этот чай пьет, а для других, чтобы сынки богачей российских не думали, будто у него даже на чай денег не имеется...

Впрочем, Достоевский скоро добился уважения и препо­давателей, и товарищей по училищу. Все мало-помалу убе­дились, что это человек незаурядного ума и выдающихся способностей, такой человек, с которым не считаться не­возможно. «Я, — вспоминал Григорович, — не ограничился привязанностью к Достоевскому, но совершенно подчинил­ся его влиянию. Оно, надо сказать, было для меня в то вре­мя в высшей степени благотворно».

Добрая память осталась у Достоевского от юношеской дружбы с Иваном Николаевичем Шидловским, выпускни­ком Харьковского университета, чиновником Министер­ства финансов. Они познакомились в первые дни приезда Достоевского в Петербург. Шидловский писал стихи, меч­тал о призвании литератора, увлекался философией Шел­линга и верил в божественную силу поэтического слова. Он утверждал, что поэты являются избранными Богом «миро-созидателями». «Ведь в «Илиаде» Гомер дал всему древне­му миру организацию духовной и земной жизни, — делил­ся Достоевский общими с Шидловским мыслями в письме брату Михаилу. — Поэт в порыве вдохновения разгадывает Бога...»

В 1839 году Шидловский, пережив любовную драму, уе­хал из Петербурга, и след его затерялся. Говорили, что он стал послушником в монастыре и по совету мудрого стар­ца отправился на «христианский подвиг» в мир. «Он про­поведовал Евангелие, и толпа благоговейно его слушала: мужчины стояли с обнаженными головами, многие женщи­ны плакали». Так ушел в народ первый на жизненном пу­ти Достоевского религиозный юноша-романтик, будущий прототип князя Мышкина, Алеши Карамазова. «Это был большой для меня человек, и стоит он того, чтобы имя его не пропало», — писал Достоевский.

8 июля 1839 года от апоплексического удара скончался отец. Известие это настолько потрясло Достоевского, что с ним случился припадок, первый симптом тяжелой и неизлечимой болезни — эпилепсии. Горе усугубили не подтвержденные следствием слухи, что отца убили его му­жики за крутой нрав и барские прихоти.