Прекрасный сад, на фоне которого показаны герои, не понимающие хода вещей или понимающие его
ограниченно, связан с судьбами нескольких
поколений — прошлых, настоящих и будущих.
Ситуация из жизни отдельных людей внутренне соотнесена в пьесе с ситуацией в
жизни страны — так уже было у Чехова в «Палате
•N1; 6», «Человеке в футляре», отчасти в «Трех сестрах». Многогранно символическое наполнение образа сада: красота, прошлая культура, наконец, вся Россия. Одни видят сад таким, каким он был в невозвратимом прошлом, для других разговор о саде — только повод для фанаберии, третьи, думая о спасении сада, на деле губят его,
четвертые гибель этого сада приветствуют.
Многие толкования «Вишневого
сада» восходят к первой постановке пьесы в Московском Художественном театре в 1904 году. В этом знаменитом спектакле на первый план выдвинулись (в блестящем исполнении К. С. Станиславского и О. Л. КнипперЧеховой) образы Гаева и Раневской: так в центр спектакля оказалась поставленной линия
дворянского оскудения, бессилия перед
надвигающимся жизненным крахом. Сложными,
неоднозначными характерами предстали прежние владельцы вишневого сада. Проявлением высочайшей театральной культуры в игре Книппер и Станиславского было сочетание в теме «прощания с прошлым» сатирических красок с
лирической силой, заставлявшей сжиматься сердца зрителей.
Художественный театр дал
пьесе лучших из возможных исполнителей ролей
представителей старшего поколения. Но,
несмотря на это (а может быть, именно благодаря
этому), в спектакле произошло такое смещение акцентов по сравнению с авторским замыслом, что, как писал Чехов, в театре игралось «положительно не то, что я написал», театр «сгубил» пьесу.
Именно этот спектакль
заставил уже первых зрителей отыскивать в
чеховской пьесе вариации на темы «Леса», толковать
«Вишневый сад» как пьесу о «смене
общественноэкономических формаций и культур», с
иерархией персонажей по отношению к этому процессу
и соответственно их авторского освещения
(осуждение одних, показ
несостоятельности других, сочувствие третьим).
А такая иерархичность в расположении героев
противоречит тем драматическим принципам, которые
Чехов утверждал в теории и отстаивал на
практике в то время, когда работал над своей пьесой.
Образ вишневого сада, стук топора, возвещающий
о его гибели, как и «отдаленный, точно с неба»
звук лопнувшей струны, замирающий, печальный»,
воспринимались современниками как глубокие
и емкие символы.
Чеховская символика отличается от понятия символа в художественных произведениях и теориях символизма. У него даже самый таинственный звук — не с неба, а «точно с неба». Дело не только в том, что Чехов оставляет возможность реального объяснения («...гденибудь в шахтах сорвалась бадья.Но гденибудь очень далеко»).Происхождение звука герои объясняют, может быть, и неверно, но ирреальное, мистическое здесь не требуется. Тайна есть, но это тайна, порожденная причиной земной, хотя и неведомой героям или неверно
ими понятой, не осознаваемой вполне.
Вишневый сад и его гибель символически многозначны, не сводимы к видимой реальности, но здесь нет
мистического или ирреального наполнения.
Чеховские символы раздвигают горизонты,
но не уводят от земного. Сама степень освоения,
осмысления бытового в произведениях Чехова
такова, что в них просвечивает бытийное, общее
и вечное.
Таинственный звук, дважды
упоминаемый в «Вишневом саде», Чехов
действительно слышал в детстве. Но помимо
реального предшественника, можно вспомнить и одного
литературного предшественника. Это звук,
который слышали мальчики в тургеневском
рассказе «Бежин луг». Об этой параллели
напоминают сходство обстановки, в которой слышится непонятный звук, и настроения, которые он вызывает у героев рассказа и пьесы: ктото вздрагивает и пугается, ктото задумывается, ктото реагирует спокойно и рассудительно.
Тургеневский звук в
«Вишневом саде» приобрел новые оттенки, стал
подобен звуку лопнувшей струны. В последней
пьесе Чехова в нем соединилась символика жизни и
родины, России: напоминание о ее
необъятности и о времени, протекающем над ней, о чемто знакомом, вечно звучащем
над русскими просторами, сопровождающем бесчисленные приходы и уходы все новых
поколений.
В своей последней пьесе Чехов запечатлел то состояние русского общества, когда от всеобщего разъединения, слушания только самих себя до окончательного
распада к всеобщей вражды оставался лишь
шаг. Он призвал не обольщаться собственным
представлением о правде, не абсолютизировать
многие «правды», которые на самом деле оборачиваются «ложными
представлениями», осознать вину каждого,
ответственность каждого за общий ход вещей. В чеховском изображении российских исторических проблем человечество
увидело проблемы, касающиеся всех людей в любое
время, во всяком обществе. |