Трагедия судьбы Катерины в пьесе А. Н. Островского «Гроза»

По традиции пьеса А. Н. Островского «Гроза» считается социально-бытовой драмой, так как в ней особое значение придается быту. В соответст­вии с другим жанровым определением «Гро-за» — это трагедия. Главная героиня этой пьесы Катерина Кабанова оказалась вовлеченной в не­разрешимый конфликт, развитие которого по­влекло за собой ее страдание и в конце концов ги­бель. Характер этого конфликта скорее внутрен­ний: героиня гибнет не только из-за столкно­вения с противостоявшими ей внешними силами в лице ее свекрови и окостеневшего патриархаль­ного уклада жизни города Калинова, но и в результате неразрешимого противоречия в ее со­знании. Ей не удалось примирить свой порыв к свободе, выразившийся в любви к Борису, с нор­мами традиционной морали, с точки зрения ко­торых такое чувство для замужней женщины — это смертельный грех,

Действие пьесы начинается на высоком и об­рывистом волжском берегу, с которого видны за­речные дали. Они вводят мотив простора и поле­та, неразрывный с образом главной героини, В финале этот мотив трагически трансформиру­ется. В начале пьесы Катерина появляется на сцене, мечтая раскинуть руки и взлететь с при­брежной кручи, а уходит из жизни, падая с этого обрыва в Волгу.

Для общей концепции пьесы очень важно по­нять, что Катерина родилась и сформировалась в патриархальных «калиновских& условиях, а не появилась откуда-то из просторов другой жиз­ни, другого исторического времени. Ведь Кали­нов и современная ему Москва, где кипит суета и уже построена железная дорога, о которой рас­сказывает Феклуша, — это разное историческое время.

Островский подробно говорит об этом уже в экспозиции пьесы, когда Катерина рассказывает Варваре о своей жизни в девичестве. Это один из самых поэтичных монологов героини. Здесь на­рисован идеальный вариант патриархальных от­ношений и патриархального мира вообще. Глав­ный мотив этого рассказа — мотив всепронизы-вающей взаимной любви и свободы. «Я жила, ни о чем не тужила, точно птичка на воле.,, что хо­чу, бывало, то и делаю», — рассказывает Катери­на. Но это была «воля», совершенно не вступав­шая в противоречия с укладом замкнутой жиз­ни, весь круг которой ограничен домашней работой и религиозными мечтаниями. Это мир, в котором нет насилия и принуждения.

 Однако Катерина живет в эпоху, когда сам дух этой морали — гармония между отдельным чело­веком и нравственными представлениями сре­ды — исчез и окостеневшие формы отношений держатся только на насилии и принуждении. Ее чуткая душа уловила это. Выслушав рассказ не­вестки о жизни до замужества, Варвара удивлен­но восклицает: «Да ведь и у нас то же самое». «Да здесь все как будто из-под неволи», — произ­носит Катерина в ответ.

Важно, что именно здесь, в Калинове, в душе незаурядной, поэтичной калиновской женщи­ны рождается новое отношение к миру, новое чувство, неясное еще самой героине. Она смут­но предчувствует появление какого-то чуда, че­го-то необыкновенного и вместе с тем недоброго в своей жизни. Это похоже или на новое начало или на конец. Это смутное чувство, которое Кате­рина не может, конечно, объяснить рационалис­тически, — просыпающееся чувство личности. В душе героини оно, естественно, принимает форму не гражданского, общественного протес­та — это было бы несообразно со всем складом понятий и всей сферой жизни купеческой же­ны, — а индивидуальной, личной любви. В Кате­рине рождается и растет страсть, но страсть, в высшей степени одухотворенная, бесконечно да­лекая от бездумного стремления к потаенным ра­достям.

Проснувшееся чувство любви воспринимается Катериной как страшный, несмываемый грех, потому что любовь к чужому человеку для нее, замужней женщины, есть нарушение нравствен­ного долга. Моральные заповеди патриархально­го мира для Катерины полны своего первоздан­ного смысла. Она всей душой хочет быть чистой и безупречной, ее нравственная требовательность к себе безгранична и бескомпромиссна. Осознав свою любовь к Борису, она изо всех сил стремится ей противостоять, но не находит опоры в этой борьбе.

И действительно, вокруг нее все уже рушится. Для Катерины форма и ритуал сами по себе не имеют значения: ей нужна сама человеческая суть отношений, некогда облекавшихся этим ри­туалом» Именно поэтому ей неприятно кланяться в ноги уезжающему Тихону, и она отказывается выть на крыльце, как этого ожидают от нее блюс­тители обычаев.

Однако это стремление к воле, поселившееся в ее душе, воспринимается самой Катериной как нечто гибельное, противоречащее всем ее пред­ставлениям о должном. В верности своих мораль­ных убеждений Катерина не сомневается, она только видит, что никому в окружающем ее мире и дела нет до их подлинной сути. Уже в первых сценах мы узнаем, что Катерина никогда не лжет и «скрыть-то ничего не может». Но это ведь она сама говорит в первом действии Кабанихе: «Для меня, маменька, все одно, чаю родная мать, что ты. Да и Тихон тебя любит». Так она и думает, раз говорит. Но свекрови не нужна ее любовь, ей нужны лишь внешние выражения покорности и страха, а внутренний смысл и единственное оп­равдание покорности — любовь и доверие к стар­шему в доме — это ее уже нисколько не трогает.

Сцена отъезда Тихона — одна из важнейших в пьесе и для раскрытия психологии и характера героини: с отъездом Тихона, с одной стороны, устраняются непреодолимые внешние препятст­вия для встречи Катерины с Борисом, а с дру­гой — рушится ее надежда найти внутреннюю опору в любви мужа. Изнемогая в борьбе со страстью к Борису, в отчаянии от неминуемого поражения в этой борьбе, она просит Тихона взять ее с собой в поездку. Но Тихон совершенно не понимает, что происходит в душе жены: ему кажется, что это пустые женские страхи, и мысль связать себя семейной поездкой представ­ляется ему совершенной нелепостью» Глубоко обиженная Катерина хватается за последнее, внутренне чуждое ей средство — обряд и при­нуждение, хотя она только что была оскорблена официальным наказом, который дает ей под дик­товку матери смущенный этой процедурой муж.

«Гроза» — не только трагедия любви. С из­вестной долей условности ее можно назвать и трагедией совести. Когда падение Катерины со­вершилось, подхваченная вихрем освобожденной страсти, сливающейся для нее с понятием воли, она становится смелой до дерзости. Решившись, уже не отступает, не жалеет себя, ничего не хо­чет скрывать. «Коли я для тебя греха не побо­ялась, побоюсь ли я людского суда!» — говорит она Борису.

Но это как раз и предвещает дальнейшее раз­витие трагедии — гибель Катерины. Сознание греха сохраняется и в упоении счастьем, и с ог­ромной силой овладевает ею, как только счастье кончилось. Она не видит другого исхода, кроме смерти, и именно полное отсутствие надежды на прощение толкает ее на самоубийство — грех еще более тяжкий с точки зрения христианской морали. Не отказ Бориса убивает Катерину, а ее безнадежное отчаяние примирить совесть с лю­бовью к Борису и физическое отвращение к до­машней тюрьме, к неволе.

Мир Катерины рухнул, и она не осилила, не пережила своего испытания. Трагедия предпола­гает трагическую вину — эта вина и есть само­убийство Катерины. Но, в понимании Островско­го, вина именно трагическая, неизбежная. Ги­бель Катерины предрешена и неотвратима, как бы ни повели себя люди, от которых она зависит. Она неотвратима потому, что ни самосознание ге­роини, ни весь уклад жизни, в котором она су­ществует, не позволяют проснувшемуся в ней личному чувству воплотиться в бытовые формы. Она не может даже убежать, потому что ее вернут,

Катерина — жертва не столько кого-либо из окружающих персонально, сколько хода жизни. Мир патриархальных отношений и связей уми­рает, и душа этого мира уходит из жизни в муках и страданиях, задавленная окостенелой, утра­тившей смысл формой житейских связей. Смертью героиня освобождается и от внешнего гнета, и от терзающих ее внутренних противо­речий.

Под пером Островского социально-бытовая драма из жизни купеческого сословия переросла в трагедию. Через любовно-бытовую коллизию был показан эпохальный перелом, происходя­щий в простонародном сознании. Просыпающее­ся чувство личности и новое отношение к миру оказались в непримиримом антагонизме не толь­ко с реальным состоянием современного писате­лю патриархального уклада, но и с идеальным представлением о нравственности, присущим вы­сокой героине.