На первый взгляд драматургия Чехова представляет со­бой какой-то исторический парадокс. И в самом деле, в 1890—1900-е годы, в период наступления нового общест­венного подъема, когда в обществе назревало предчувствие «здоровой и сильной бури», Чехов создает пьесы, в кото­рых отсутствуют яркие героические характеры, сильные человеческие страсти, а люди теряют интерес к взаимным столкновениям, к последовательной и бескомпромиссной борьбе. Возникает вопрос: связана ли вообще драматургия Чехова с этим бурным, стремительным временем, в него ли погружены ее исторические корни?

Исследователь драматургии Чехова М. Н. Строева так отвечает на этот вопрос: драма Чехова отражает характер­ные признаки начинавшегося на рубеже веков в России об­щественного пробуждения. Во-первых, это пробуждение становится массовым и вовлекает в себя самые широкие слои русского общества. Недовольство существующей жизнью охватывает всю интеллигенцию от столиц до про­винциальных глубин. Во-вторых, это недовольство прояв­ляется в скрытом и глухом брожении, еще не осознающем ни четких форм, ни ясных путей борьбы. Тем не менее происходит неуклонное нарастание этого недовольства. Оно копится, зреет, хотя до грозы еще далеко. То здесь, то там вспыхивают всполохи бесшумных зарниц, предвестниц грядущего грома. В-третьих, в новую эпоху существенно изменяется само понимание героического: на смену героиз­му одиночек идет недовольство всех. Освободительные порывы становятся достоянием не только ярких, исклю­чительных личностей, но и каждого здравомыслящего че­ловека. Процесс духовного раскрепощения и прозрения совершается в душах людей обыкновенных, ничем среди прочих не выдающихся. В-четвертых, неудовлетворенность своим существованием эти люди начинают ощущать не только в исключительные минуты, но ежечасно, еже­секундно, в буднях жизни.

К этому следует лишь добавить, что чеховские герои не­довольны не только внешними обстоятельствами жизни, но и самими собой. Они находятся в состоянии глубокого ду­ховного кризиса, связанного с утратой веры. «В произведе­ниях Чехова, — заметил религиозный философ С. Н. Бул­гаков, — ярко отразилось русское искание веры, тоска о высшем смысле жизни, мятущееся беспокойство русской души, ее больная совесть». Один из героев его рассказа «На пути» говорит: «Если русский человек не верит в Бо­га, то это значит, что он верит во что-нибудь другое». Ему вторит Маша в драме «Три сестры»: «Мне кажется, что человек должен быть верующим или искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста». И Чехов, и его герои тоскуют по общей идее, «Богу живого человека». Потому и в столкно­вениях с внешними обстоятельствами жизни они действу­ют нерешительно и вяло: прежде чем действовать, нужно навести порядок в своих собственных душах.

Именно на этих общественных дрожжах, на новой ис­торической почве и вырастает «новая чеховская драма» со ' своими  особенностями  поэтики,   нарушающими  каноны классической русской и западноевропейской драмы.