Начало творческого пути Островского

   Еще с гимназических лет Островский становится завзя­тым театралом. Он посещает Петровский (ныне Большой) и Малый театры, восхищается игрой Щепкина и Мочалова, читает статьи В. Г. Белинского о литературе и театре. В конце 1840-х годов Островский пробует свои силы на пи­сательском, драматургическом поприще и публикует в «Московском городском листке» за 1847 год «Сцены из ко­медии «Несостоятельный должник», «Картину семейного счастья» и очерк «Записки замоскворецкого жителя». Ли­тературную известность Островскому приносит комедия «Банкрот», над которой он работает в 1846—1849 годах и публикует в 1850 году в журнале «Москвитянин» под измененным названием «Свои люди — сочтемся!».

   Пьеса имела шумный успех в литературных кругах Москвы и Петербурга. Писатель В. Ф. Одоевский сказал: «Я считаю, на Руси три трагедии: «Недоросль», «Горе от ума», «Ревизор». На «Банкроте» я ставлю номер четвер­тый». Пьесу Островского ставили в один ряд с гоголевски­ми произведениями и называли купеческими «Мертвыми душами». Влияние гоголевской традиции в «Своих лю­дях...» действительно велико. Молодой драматург избирает сюжет, в основе которого лежит довольно распростра­ненный случай мошенничества в купеческой среде. Самсон Силыч Большое занимает крупный капитал у своих соб­ратьев-купцов, а так как возвращать долги с большими процентами ему не хочется, объявляет себя обанкротив­шимся человеком, несостоятельным должником. Свое со­стояние он переводит на имя приказчика Лазаря Подхалюзина, а для крепости мошеннической сделки отдает за не­го замуж свою дочь Липочку. Болыпова могут посадить в долговую тюрьму, но он не унывает, поскольку верит, что Лазарь внесет для его освобождения небольшую сумму от полученного капитала: «Свои люди — сочтемся!» Однако он ошибается: «свой человек» Лазарь и родная дочь Ли­почка не дают отцу ни копейки.

   На первых порах ни один из героев комедии не вызы­вает никакого сочувствия. Кажется, что, как в «Ревизоре» Гоголя, единственным положительным героем у Островско­го является смех. Однако по мере движения сюжета к развязке в комедии появляются новые, не свойственные Гоголю мотивы. В пьесе Островского сталкиваются два купеческих поколения: «отцы» и «дети». Различие между ними сказывается даже в «говорящих» именах и фамили­ях. большое — от крестьянского «большак», глава семьи — купец первого поколения, мужик в недалеком прошлом. Он голицами торговал на Балчуге, добрые люди Самсошкою звали и подзатыльниками кормили. Разбогатев, Большов порастратил народный нравственный «капитал». Став купцом, он готов на любую подлость по отношению к «чу­жим» людям. Но кое-что из прежних нравственных устоев в нем еще теплится, он еще верит в святость семейных от­ношений: свои люди друг друга не подведут.

   Но то, что живо в купцах старшего поколения, совер­шенно не властно над детьми. На смену самодурам большовым идут самодуры подхалюзины. Для них уже ничто не свято, они с легким сердцем растопчут последнее при­бежище нравственности — святость семейных уз. Смешной и пошлый в начале комедии, большое вырастает в ее фи­нале в трагического героя. Когда поруганы детьми родственные чувства, когда единственная дочь жалеет дать гроши кредиторам и с легкой совестью спроваживает отца в тюрьму, в Большове просыпается страдающий человек: «Уж ты скажи, дочка: ступай, мол, ты, старый черт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть... Знаешь, Лазарь, Иуда — ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы совесть за деньги продаем...» Сквозь пошлый быт пробиваются в пьесе Островского трагические мотивы. По­руганный детьми, обманутый и изгнанный, купец большое напоминает короля Лира из одноименной шекспировской трагедии. Именно так исполняли его роль русские актеры, начиная с М. С. Щепкина и Ф. А. Бурдина.

   А это значит, что, наследуя гоголевские традиции, Ост­ровский шел вперед. Если у Гоголя все персонажи «Реви­зора» одинаково бездушны, а их бездушие взрывается из­нутри лишь смехом, то в мире Островского открываются источники живых человеческих чувств. В следующей ко­медии «Бедность не порок» (1854) на первый взгляд те же герои, что и в «Своих людях...»: самодур-хозяин Гордей Торцов, покорная ему жена Пелагея Егоровна, послушная воле отца дочь Любушка и, наконец, приказчик Митя, не­равнодушный к хозяйской дочери. Задуривший отец хочет отдать дочь за постылого старика, московского фабрикан­та Коршунова, оставить провинциальный Черемухин и уехать в Москву.

   Но разгулявшейся своевольной натуре Гордея Карпыча противостоит вековой уклад русской жизни. Действие ко­медии происходит в поэтическое время Святок: звучат пес­ни, заводятся игры и пляски, появляются ряженые. Жена Гордея говорит: «Модное-то ваше да нынешнее... каждый день меняется, а русский-то наш обычай испокон веку жи­вет!» Митя в пьесе совершенно не похож на Лазаря Подхалюзина. Это - человек одаренный, талантливый, любящий поэзию Кольцова. Его речь возвышенна и чиста: он не столько говорит, сколько поет, и песня его то жалобная, то широкая и раздольная. Своеобразен и Любим Торцов, родной брат Гордея. В прошлом он был богат, но промотал все состояние. Теперь он беден, нищ, но зато и свободен от развращающей душу власти денег, чинов, рыцарски благо­роден, человечески щедр и высок. Его обличительные ре­чи пробуждают совесть в самодуре Гордее. Намеченная свадьба Любушки с Африканом Коршуновым расстраивает­ся. Отец отдает дочь замуж за бедного приказчика Митю.

   Над самодурством, над разгулом злых сил в купеческих характерах торжествует народная нравственность. Остров­ский верит в здоровые и светлые начала русского характе­ра, которые хранятся в купечестве. Но в то же время он видит и другое: как буржуазное своеволие и самодурство подтачивают устои вековой народной морали, как непроч­но подчас оказывается их торжество. Тем не менее взгляд на купеческую жизнь в первой комедии «Свои люди — сочтемся!» кажется теперь Островскому «молодым и слиш­ком жестким». «Пусть лучше русский человек радуется, видя себя на сцене, чем тоскует. Исправители найдутся и без нас. Чтобы иметь право исправлять народ, не обижая его, надо ему показать, что знаешь за ним и хорошее; этим-то я теперь и занимаюсь, соединяя высокое с комическим», — пишет Островский М. П. Погодину, редактору журнала «Москвитянин», пригласившему начинающего драматурга и его друзей к сотрудничеству.

   При «Москвитянине» образуется «молодая редакция», душой которой оказывается Островский. Его окружают талантливые критики Аполлон Григорьев и Евгений Эдельсон, проникновенный знаток и одаренный исполнитель народных песен Тертий Филиппов, начинающие писатели и поэты Алексей Писемский и Алексей Потехин, Сергей Максимов и Борис Алмазов, Лев Мей... Кружок ширится, растет. Живой интерес к народному быту, к русской пес­не, к национальной культуре объединяет в дружную семью талантливых людей из разных сословий — от дворянина до купца и мужика-отходника. Само существование тако­го кружка — вызов казенному однообразию «подморожен­ной» русской жизни эпохи «мрачного семилетия», ознаме­новавшей финал николаевского царствования. В пьесах первой половины 50-х годов «Не в свои сани не садись», «Бедность не порок», «Не так живи, как хочется» Остров­ский изображает преимущественно светлые, поэтические стороны русской жизни, возвращая на сцену чистые чувства, «горячие сердца».