По своему душевному складу Тургенев был скорее сом­невающимся Гамлетом, в политике же считал себя «либе­ралом-постепеновцем», сторонником медленных политических и экономических преобразований, шаг за шагом приближающих Россию к странам европейского Запада. Однако на протяжении всего творческого пути он питал «влеченье — род недуга» к революционерам-демократам. В либерализме Тургенева были сильны демократические симпатии. Неизменное преклонение вызывали у него «соз­нательно героические натуры», цельность их характера, отсутствие противоречий между словом и делом, волевой темперамент окрыленных идеей борцов. Он восхищался их героическими порывами, но в то же время полагал, что они слишком торопят историю, страдают максимализмом и нетерпением. А потому он считал их деятельность траги­чески обреченной: это верные и доблестные рыцари идеи, но история своим неумолимым ходом превращает их в «рыцарей на час».

В 1859 году Тургенев написал статью под названием «Гамлет и Дон Кихот». В двух этих типах, по Тургеневу, на века схвачены два крайних полюса человеческой при­роды, две стихии, определяющие жизнь человека, — цент­ростремительная (гамлетовская) и центробежная (донкихот­ская). Характеризуя тип Гамлета, Тургенев думает о «лиш­них людях», дворянах; под донкихотами же он подразуме­вает новое поколение — революционеров-демократов. Тур­генев хочет быть арбитром в споре этих общественных сил. Он видит сильные и слабые стороны и в Гамлетах, и в Дон Кихотах.

Гамлеты — эгоисты и скептики, они вечно носятся с са­мими собой и не находят в мире ничего, к чему могли бы «прилепиться душою». Враждуя с ложью, Гамлеты стано­вятся поборниками истины, в которую они тем не менее не могут поверить. Склонность к анализу заставляет их все подвергать сомнению и не дает веры в добро. Поэтому Гамлеты нерешительны, в них нет активного волевого начала.

В отличие от Гамлета, Дон Кихот совершенно лишен эгоизма, сосредоточенности на себе, на своих мыслях и чувствах. Цель и смысл существования он видит не в себе самом, а в истине, находящейся «вне отдельного челове­ка». Дон Кихот готов пожертвовать собой ради ее торже­ства. Своим энтузиазмом, лишенным всякого сомнения, он увлекает народные сердца. Но постоянная сосредоточен­ность на одной идее, «постоянное стремление к одной и той же цели» придают некоторое однообразие его мыслям и од­носторонность его уму. Как исторический деятель Дон Ки­хот неизбежно оказывается в драматической ситуации: ис­торические последствия его деятельности всегда расходятся с идеалом, которому он служит, и с целью, которую он преследует в борьбе. Достоинство и величие Дон Кихота «в искренности и силе самого убежденья... а результат — в руке судеб».

В эпоху смены поколений общественных деятелей, в впоху вытеснения либералов-дворян радикалами-разночин-Пами Тургенев мечтает о возможности союза двух антикре-(постнических сил. Ему бы хотелось видеть в дворянах-Гамлетах больше смелости и решительности, а в демокра­тах-донкихотах — трезвости и самоанализа. Такой герой, по Тургеневу, возможен, поскольку гамлетизм и донкихот­ство — два крайних полюса одной человеческой природы. «Чистого» Гамлета, равно как и «чистого» Дон Кихота, в жизни не встретишь: в характерах людей проявляется лишь склонность к тому или иному полюсу.

Получалось, что Тургенев-писатель постоянно стремил­ся встать над схваткой, примирить враждующие партии, обуздать противоположности. Человек терпимый, он реши­тельно отталкивался от любых завершенных и самодоволь­ных систем. «Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост пой­мать. Система — хвост правды, но правда, как ящерица: оставит хвост, а сама убежит».

В тургеневском стремлении снять противоречия и край­ности непримиримых общественных течений 60—70-х го­дов проявилась забота писателя о судьбе отечественной культуры. Он не уставал убеждать ревнителей российского радикализма, что водворяющийся новый порядок должен быть не только силой отрицающей, но и силой охранитель­ной, что, нанося удар старому миру, он должен спасти в нем все, достойное спасения. Недоверие к завершенным об­щественным доктринам — философским, политическим, религиозным и всяческим иным — порождалось у Турге­нева ощущением особой их опасности для русского челове­ка. Считая культурный слой движущей силой общества, призванной учить и просвещать народ, Тургенев испыты­вал обоснованную тревогу по поводу беспочвенности, безо­глядности «прогрессивных» слоев русской интеллигенции, готовых рабски следовать за каждой модной идеей, легко­мысленно отворачиваясь от нажитого исторического опыта, от вековых традиций. «И отрицаем-то мы не так, как сво­бодный человек, разящий шпагой, — писал он в романе «Дым», — а как лакей, лупящий кулаком, да еще, пожа­луй, и лупит-то он по господскому приказу». Эту холоп­скую готовность русской общественности не уважать своих традиций, легко отказываться от предмета вчерашнего по­клонения Тургенев заклеймил меткой фразой: «Новый ба­рин народился, старого долой! То был Яков, а теперь Си­дор; в ухо Якова, в ноги Сидору!»

«В России, в стране всяческого, революционного и религиозного, максимализма, стране самосожжений, стране самых неистовых чрезмерностей, Тургенев едва ли не един­ственный, после Пушкина, гений меры и, следовательно, гений культуры, — говорил в 1909 году русский писатель и философ Д. С. Мережковский. — В этом смысле Турге­нев, в противоположность великим созидателям и разру­шителям Л. Толстому и Достоевскому, — наш единствен­ный охранитель...»