Надежда. Москва встретила Булгакова негостеприимно: приходилось хвататься за любую работу, заниматься журналистской поденщиной, вариться в крутом столичном кипятке. 17 ноября 1921 г. он сообщал матери: «Очень жалею, что в маленьком письме не могу Вам передать подробно, что из себя представляет сейчас Москва. Коротко могу сказать, что идет бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни... Работать приходится не просто, а с остервенением. С утра до вечера и так каждый без перерыва день». Он трудится в литературном отделе Главполит-просвета (Лито), вступает в «бродячий коллектив актеров», одно время даже подвизается в качестве конферансье в маленьком театре, сотрудничает в коммерческих газетках и в органе ЦК ВКП(б) «Рабочий».

Булгаков хочет «завоевать» Москву и осыпает газеты колкими фельетонами, острыми зарисовками, летучими карандашными набросками, «живописуя» нэп, социальные контрасты (едва ли не более резкие, чем до Октябрьского переворота), безумный рост цен, обилие товаров, причудливые человеческие судьбы. Он славит экономическое возрождение, Бога Ремонта («Столица в блокноте»): «Вообще на глазах происходят чудеса. Зияющие двери в нижних этажах вдруг застекляются. День, два, и за стеклами загораются лампы... Я с чувством наслаждения прохожу теперь пассажи. Петровка и Кузнецкий в сумерки горят огнями. И буйные гаммы красок за стеклами — улыбаются лики игрушек кустарей. Лифты пошли! Сам видел сегодня. Имею я право верить своим глазам?»

Эти (как и многие другие) очерки были опубликованы в берлинской газете «Накануне», которая сыграла немаловажную роль в творческой судьбе Булгакова и явилась некоей отдушиной в ужесточающемся цензурном режиме метрополии. В основу направления газеты легли идеи группы эмигрантских публицистов «смены вех» — примирения с большевиками в надежде на их перерождение. Во главе литературного отдела «Накануне» вскоре становится А, Н. Толстой, а в Москве открывается ее параллельная редакция.

Газета широко отворяет двери булгаковским фельетонам, статьям, рассказам — на ее страницах появились, в частности, «Записки на манжетах» (где Булгаков с шутливой иронией повествует о своей московской одиссее), «Похождения Чичикова», «Москва краснокаменная», «Киев-город». Булгаков чувствует прилив надежд («Все еще образуется, и мы еще можем пожить довольно сносно»), но вместе с тем трудно сказать, где кончается грань надежды и начинается двоемыслие, то, о чем он сказал в письме сестре, когда разделил свое творчество на две части: «подлинное и вымученное».

По крайней мере, он знает цену просоветской газете «Накануне», записывая в дневнике: «Компания исключительной сволочи группируется в „Накануне". Могу себя поздравить, что я в их среде... нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени». «Вымученными» можно считать политические фельетоны Булгакова, где он, к примеру, в карикатурных тонах изображает великого князя Кирилла Владимировича или, напротив, поет осанну «всесоюзному старосте» М. И. Калинину. Здесь, сохраняя полную внутреннюю свободу, Булгаков позволяет себе некий веселый цинизм. В равной степени относится это и к ряду его публикаций в газете «Гудок», где подобралась разудалая компания острословов из Одессы во главе с В. Катаевым и Ю. Слешей.

Подлинное же, глубинное отношение Булгакова к революции, большевистскому перевороту и попыткам методами хирургического террора перестроить мир с замечательной силой и яркостью проявляется в таких шедеврах его прозы, как «Роковые яйца» (1924) и «Собачье сердце» (1925).