После «Крестьянки» в поэме намечается новый поворот в направлении народных поисков. Внимание странников переключается от персональных «счастливцев» к народно­му миру в целом. На вопрос: «О чем же вы хлопочете?» — странники отвечают не привычной формулой спора, а сов­сем иной: «Мы ищем, дядя Влас, / Непоротой губернии, / Непотрошеной волости, / Избыткова села!» Теперь у Нек­расова предстанет в движении и развитии, в духовном ста­новлении и росте не отдельная народная индивидуаль­ность, а собирательный образ крестьянского мира.

В «Последыше» мужики Больших Вахлаков разыгрыва­ют после реформы «камедь» подчинения выжившему из ума князю Утятину, соблазнившись посулами его наслед­ников-сыновей. Некрасов создает сатирический образ тех полукрепостнических отношений, которые установились между помещиками и крестьянами после реформы 1861 го­да, когда крестьянство на многие десятки лет осталось в фактической зависимости от господ. В начале «Последы­ша» вновь звучит сквозная в эпопее тема народного бога­тырства: «Прокосы широчайшие! — / Сказал Пахом Они-симыч.— / Здесь богатырь народ!» / Смеются братья Губи-ны: / Давно они заметили / Высокого крестьянина / Со жбаном — на стогу; / Он пил, а баба с вилами, / Задрав­ши кверху голову, / Глядела на него». Перед нами скульп­турная группа, олицетворяющая неистощимую силу и мощь крестьянского мира. Но в резком контрасте с этим мажорным вступлением оказывается поведение мужиков, играющих шутовскую роль добровольных рабов вымороч­ного князя Утятина, напоминающего Лихо Одноглазое.

Вначале эта «камедь», эта фальшивая игра в покорность вызывает улыбку читателя. Тут есть и артисты вроде мни­мого бурмистра Клима Лавина, с каким-то упоением вхо­дящего в назначенную ему миром роль: «Отцы!» — сказал Клим Яковлич / С каким-то визгом в голосе, / Как будто вся утроба в нем / При мысли о помещиках / Заликовала вдруг...»

Но чем долее продолжается игра, тем чаще возникает сомнение: игра ли это? Уж слишком похожа она на прав­ду. Сомнение подтверждается словами Пахома—«не только над помещиком, привычка над крестьянином сильна» — и поведением вахлаков. Вот мужики идут смотреть «ка­медь», которая будет разыграна с приездом князя Утяти­на, но встают «почтительно поодаль от господ». Вот Клим входит в раж и произносит очередную верноподданничес­кую речь, но у дворового вместо смеха «слезы катятся по старому лицу». А рядом с этими непроизвольными прояв­лениями холопства встает холопство Ипата уже по призва-

нию и убеждению. Да и самый главный шут Клим Лавин в минуту откровения говорит: «Эх, Влас Ильич! где враки-то? / Не в их руках мы, что ль?..»

Наконец, комедия превращается в трагедию и заверша­ется смертью человека с проснувшимся и еще не окрепшим чувством собственного достоинства. И если сперва вахла­кам кажется, что они потешаются над помещиком, то вскоре выясняется, что они унижают самих себя. Против мужиков оборачивается их наивная вера в «гвардейцев черноусых», посуливших за вахлацкую комедию поемные луга. Умирает Последыш, «А за луга поемные / Наследни­ки с крестьянами / Тягаются доднесь...».

«Пир на весь мир» — продолжение «Последыша»: пос­ле смерти князя Утятина вахлаки справляют «поминки по крепям». Однако в «Пире...» изображается иное состояние вахлацкого мира. Это уже проснувшаяся и разом загово­рившая народная Русь. В праздничный\пир духовного про­буждения вовлекаются новые и новые герои: весь народ по­ет песни освобождения, вершит суд над прошлым, оценивает настоящее и начинает задумываться о будущем. Далеко не однозначны эти песни на всенародной сходке. Иногда они контрастны по отношению друг к другу, как, например, рассказ «Про холопа примерного — Якова вер­ного» и легенда «О двух великих грешниках».