В «Прологе» о встрече семи мужиков повествуется как о большом эпическом событии:

В каком году — рассчитывай, В какой земле — угадывай, На столбовой дороженьке Сошлись семь мужиков...

Так сходились былинные и сказочные герои на битву или на почестей пир. Эпический размах приобретает в поэме время и пространство: действие выносится на всю Русь. «Подтянутая губерния», «Терпигорев уезд», «Пустопорож­няя волость», деревни Заплатова, Дырявина, Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайка могут быть отнесены к любой из российских губерний, уездов, волостей и деревень. Схвачена общая картина пореформенного разорения.

Сам вопрос, взволновавший мужиков, касается всей России — крестьянской, дворянской, купеческой. Потому и ссора, возникшая между ними, не рядовое событие, а ве­ликий спор. В душе каждого хлебороба, со своей «частной» судьбой, со своими житейскими целями, пробудился инте­рес, касающийся всех, всего народного мира. И потому перед нами уже не обыкновенные мужики со своей инди­видуальной судьбой, а радетели за крестьянский мир, правдоискатели.

Цифра «семь» в фольклоре магическая. Семь стран­ников — образ большого эпического масштаба. Сказочный колорит «Пролога» поднимает повествование над житейс­кими буднями, над бытом и придает ему эпическую все­общность. В то же время события отнесены к пореформенной поре. Конкретнаятгримета — «временнообязанные» — ука­зывает на реальное положение «освобожденного» крестьян­ства, вынужденного временно, вплоть до полного выкупа своего земельного надела, трудиться на господ, исполнять те же самые повинности, какие существовали и при кре­постном праве.

Сказочная атмосфера в «Прологе» многозначна. Прида­вая событиям всенародное звучание, она превращается еще и в удобный для поэта прием характеристики народного самосознания. Заметим, что Некрасов играючи обходится со сказкой. Его обращение с фольклором более свободно и раскованно, чем в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Крас­ный нос». Да и к народу он относится иначе, часто подшучивает над мужиками, подзадоривает читателей, па­радоксально заостряет народный взгляд на вещи, подсмеи­вается над ограниченностью крестьянского миросозерца­ния. Интонационный строй повествования в «Кому на Руси жить хорошо» очень гибок и богат: тут и добродушная ав­торская улыбка, и легкая ирония, и горькая шутка, и ли­рическое сожаление, и скорбь, и раздумье, и призыв. Как Русь живет в спорах, в поисках истины, так и автор всту­пает в диалог с ней. Сказочный мир «Пролога» окрашен легкой иронией: он характеризует еще не высокий уровень крестьянского сознания, стихийного, смутного, с трудом пробивающегося к всеобщим вопросам. Мысль народная еще не обрела в «Прологе» независимого существования, она еще слита с природой и выражается в действиях, в поступках, в драках между мужиками.

В литературе о «Кому на Руси жить хорошо» можно встретить утверждение, что открывающий поэму спор семи странников соответствует первоначальному композицион­ному плану, от которого поэт впоследствии отступил.

   В «Сельской ярмонке» произошло отклонение от намечен­ного сюжета, и вместо встреч с богатыми и знатными прав­доискатели опрашивают народную толпу. Но ведь это от­клонение сразу же совершается, уже в «Прологе». Вместо разговора с помещиком и чиновником, намеченными му­жиками для опроса, почему-то происходит встреча с по­пом. Случайно ли это?

Заметим прежде всего, что провозглашенная мужиками «формула» спора знаменует не столько композиционный замысел, сколько уровень народного самосознания, в этом споре проявляющийся. И Некрасов не может не показать читателю его ограниченность — мужики понимают счастье примитивно и сводят его к сытой жизни, к богатству. Че­го стоит, например, такой кандидат на роль счастливца, каким провозглашается «купчина», да еще и «толстопу­зый»! И за спором мужиков сразу же, но пока еще испод­воль, приглушенно встает другой, гораздо более значитель­ный и важный вопрос, который и составляет душу поэмы-эпопеи: как понимать человеческое счастье, где его искать и в чем оно заключается?

В финальной главе «Пир на весь мир» устами Гриши дается такая оценка народной жизни: «Сбирается с сила­ми русский народ / И учится быть гражданином». По су­ти, в этой формуле — главный пафос поэмы. Некрасову важно показать, как зреют в народе объединяющие его си­лы и какую гражданскую направленность они приобрета­ют. Замысел поэмы отнюдь не сводится к тому, чтобы не­пременно заставить странников осуществить встречи по намеченной ими программе. Гораздо важнее оказывается здесь совсем иной вопрос: что такое счастье в извечном, православно-христианском его понимании и способен ли русский народ соединить «крестьянскую» политику с христианской моралью?

Поэтому фольклорные мотивы в «Прологе» выполняют двойственную роль. С одной стороны, поэт использует их, чтобы придать зачину произведения эпический масштаб, а с другой — чтобы подчеркнуть ограниченность сознания спорщиков, уклоняющихся в своем представлении о счастье с праведных на лукавые пути. Вспомним, что об этом Некрасов говорил не раз уже давно, например, в од­ном из вариантов «Песни Еремушке», созданной еще в 1859 году: «Изменяют наслаждения, / Жить не значит пить и есть. / В мире лучше есть стремления, / Благород­ней блага есть. / Презирай пути лукавые: / Там разврат и суета. / Чти заветы вечно правые / И учись им у Христа».

Об этих же двух путях поет над Русью оживающей по­сланец Бога, Ангел Милосердия, в «Пире на весь мир». Та­кая дилемма открывается перед русским народом, празднующим поминки по крепям и поставленным перед выбо­ром: «Средь мира дольного / Для сердца вольного / Есть два пути. / Взвесь силу гордую, / Взвесь волю твердую: / Каким идти?»

И для того чтобы оттенить ограниченность крестьянско­го понимания счастья, Некрасов сводит странников уже в первой части поэмы-эпопеи не с помещиком и не с чинов­ником, а с попом. Священник, лицо духовное, по образу жизни наиболее близкое к народу, а по долгу службы призванное хранить тысячелетнюю национальную святы­ню, собирает смутные для самих странников представле­ния о счастье в емкую формулу:

В чем счастие, по-вашему?

Покой, богатство, честь —

Не так ли, други милые?

Они сказалш «Так»...

Конечно, от этой «формулах» сам священник ироничес­ки отстраняется: «Это, други милые, счастие по-вашему!» А затем он опровергает наивность каждой ипостаси этой триединой формулы: ни «покой», ни «богатство», ни «честь» не могут быть основанием истинно человеческого, христианского понимания счастья. Исповедь священника говорит не только о тех страданиях, которые связаны с об­щественными «нестроениями» в стране, находящейся в глубоком национальным кризисе. Эти противоречия, лежа­щие на поверхности жизни, должны быть устранены, про­тив них возможна и даже необходима праведная борьба. Но есть более глубокие противоречия, связанные с несовер­шенством самой природы человеческой. Именно эти проти­воречия обнаруживают суетность и лукавство людей, стре­мящихся представить жизнь как сплошное удовольствие, как бездумное упоение богатством, честолюбием, самоуспо­коенностью.

Поп в своей исповеди наносит сокрушительное пораже­ние тем, кто исповедует подобную мораль. Рассказывая о напутствиях больным и умирающим, он говорит о невоз­можности душевного спокойствия на этой земле для чело­века, неравнодушного к ближнему своему:

Нет сердца, выносящего Без некоего трепета Предсмертное хрипение, Надгробное рыдание, Сиротскую печаль!

Получается, что совершенно свободный от страдания, «вольготно, счастливо» живущий человек — это человек тупой, равнодушный, ущербный в нравственном отноше­нии. Жизнь не праздник, а тяжелый труд, не только фи­зический, но и духовный, требующий от человека самоот­речения. Ведь такой же идеал утверждал и сам Некрасов в стихотворении «Памяти Добролюбова», идеал высокой гражданственности, отдаваясь которому невозможно не жертвовать собой, не отвергать сознательно «мирские нас­лаждения». Не потому ли священник потупился, услышав далекий от христианской правды вопрос мужиков — «слад­ка ли жизнь поповская?», — и с достоинством право­славного служителя обратился к странникам

И молвил: — Православные!

Роптать на Бога грех,

Несу мой крест с терпением...

И весь рассказ его — это, по сути, образец того, как мо­жет нести крест каждый человек, готовый жизнь положить «за друзей своих». Но осуществим ли такой идеал в жиз­ни мирянина? К ответу на этот вопрос Некрасов подведет мужиков не сразу. Он наметится лишь в заключительной части поэмы — «Пире на весь мир».

И не случайно, что после встречи с попом характер по­ведения и образ мыслей странников существенно изменя­ются. Они становятся все более активными в диалоге, все более энергично вмешиваются в жизнь. Да и внимание их все более властно начинает захватывать не мир господ, а народная жизнь.