Следующий роман — «Идиот» — Достоевский задумал как продолжение «Преступления и наказания». Главным героем его является «обновленный Раскольников», «исце­лившийся» от гордыни человек, князь Мышкин, носитель «положительно-прекрасного» идеала. Не случайно в руко­писи он называется иногда «князем Христом». Роман «Идиот» — эксперимент писателя над дорогой для него «почвеннической» идеей. Разумеется, Мышкин не Хрис­тос, а смертный человек, но из числа тех избранных, кто напряженным духовным усилием сумел приблизиться к Христу, кто глубоко носит Его образ в сердце своем.

Писатель осознавал степень риска, на который он решал­ся: создать «положительно-прекрасного» человека, когда его еще нет в действительности, когда такой идеал ни у нас, ни в Западной Европе еще не выработался. С этим связана некоторая условность в обрисовке того, как сформировался характер князя. Мы знаем только о его психической болезни, которую, он одолел в Швейцарии, долгое время живя вне цивилизации, вдали от современных людей.

Его возвращение в Россию, в кипящий эгоистическими страстями Петербург напоминает «второе пришествие» Христа к людям в их запутанную, погрязшую в грехах жизнь. У князя Мышкина в романе христианская миссия. Он призван исцелять пораженные эгоизмом души людей. Как христианство пустило корни в мире через проповедь двенадцати апостолов, так и Мышкин хочет возродить ут­раченную веру в высшее добро. Своим приходом и деятель­ным участием в судьбах людей он может вызвать цепную реакцию добра, продемонстрировать исцеляющую силу ве­ликой христианской идеи. Замысел романа скрыто полеми­чен: Достоевский хочет доказать, что учение социалистов о бессилии единичного добра, о неисполнимости идеи «нравственного самоусовершенствования» есть нелепость.

В общении с окружающими людьми князь Мышкин не признает никаких сословных барьеров. Уже в приемной ге­нерала Епанчина он ведет себя как равный с его лакеем и наводит последнего на мысль, что «князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбици­ей не стал бы в передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить...». Но «князь почему-то ему нравился», и «как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать та­кой учтивый и вежливый разговор».

Мышкин совершенно свободен от ложного самолюбия, которое сковывает свободные и живые движения души. В Петербурге все «блюдут себя», все слишком озабочены тем впечатлением, которое производят на окружающих. Все, подобно Макару Девушкину, очень боятся прослыть смешными, раскрыть себя. Князь начисто лишен тщесла­вия и оставлен Достоевским при открытых источниках сердца и души. В его «детскости» есть редчайшая душев­ная чуткость и проницательность. Он глубоко чувствует чу­жое «я» и легко отделяет в человеке подлинное от на­носного, искреннее от лжи. Он видит, что эгоизм лишь внешняя оболочка, под которой скрывается чистое ядро, образ Божий в человеке. Своей доверчивостью он легко пробивает в людях кору тщеславия и высвобождает из пле­на лучшие, сокровенные качества их душ.

В отличие от многих Мышкин не боится быть смешным, не опасается унижения и обиды. Получив пощечину от самолюбивого Ганечки, он тяжело переживает, но не за се­бя: «О, как вы будете стыдиться своего поступка!» Его нельзя обидеть, потому что он занят не собой, а душой обидчика. Он чувствует, что человек, пытающийся унизить другого, унижает в первую очередь себя. В князе Мышки-не есть бескорыстная духовность, выраженная в известных строках Пушкина: «Как дай вам Бог любимой быть дру­гим». Пушкинская всечеловечность, талант воплощать в себе гении других народов с «затаенной глубиной» их ду­ха проявляется у Мышкина в его умении передать через почерк особенности разных культур и даже разных чело­веческих характеров. Герой верит в спасительную миссию православия, в русское сердечное знание Христа: «От­кройте жаждущим и воспаленным Колумбовым спутникам берег Нового Света; откройте русскому человеку русский Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, со­крытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновле­ние всего человечества и воскресение его, может быть, од­ною только русскою мыслью, русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и кроткий вырастет пред изумленным миром...»

Князь легко прощает людям их эгоизм, потому что зна­ет, что любой эгоист явно или тайно страдает от этого не­дуга. С ним все становятся чище, улыбчивее, доверчивее и откровеннее. Но такие порывы сердечного общения в лю­дях, отравленных ядом эгоизма, и благотворны и опасны. Мгновенные просветления сменяются вспышками еще бо­лее исступленной гордости. Получается, что своим влияни­ем князь и пробуждает сердечность, и обостряет проти­воречия больной, тщеславной души. Спасая мир, он прово­цирует катастрофу. Эта центральная, трагическая линия романа раскрывается в истории любви князя к Настасье Филипповне. Встреча с ней — своего рода экзамен, испыта­ние способностей князя исцелять болезненно гордые серд­ца людей. Прикосновение Мышкина к ее израненной жизнью душе не только не смягчает, но и обостряет свой­ственные ей противоречия. Роман заканчивается гибелью героини. В чем же дело? Почему обладающий талантом ис­целять людей князь провоцирует катастрофу? О чем эта катастрофа говорит: о неполноценности идеала, который утверждает князь, или о несовершенстве людей, которые недостойны его идеала? Попробуем добраться до ответа на эти непростые вопросы.

Настасья Филипповна — человек, затаивший обиду на людей и мир. Богатый господин пригрел девочку-сиротку, взял на воспитание, а потом обольстил. Эта душевная ра­на постоянно болит у Настасьи Филипповны и порождает противоречивый комплекс чувств. С одной стороны, в ней есть доверчивость и простодушие, тайный стыд за незаслу­женное, но совершившееся нравственное падение, а с дру­гой — сознание оскорбленной гордости. Это невыносимое сочетание противоположных чувств — уязвленной гордости и скрытой доверчивости — замечает проницательный Мыш-кин еще до знакомства с героиней, при одном взгляде на ее портрет: «Как будто необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное».

При людях на поверхности души героини бушуют гор­дые чувства презрения к людям, доводящие ее порой до циничных поступков. Но в цинизме своем она лишь пыта­ется всем доказать, что пренебрегает низким мнением о се­бе. А в глубине той же души живет чуткое, сердечное существо, жаждущее любви и прощения. В тайных мыс­лях Настасья Филипповна ждет человека, который при­дет к ней и скажет: «Вы не виноваты», — и поймет, и простит...

И вот давно ожидаемое чудо свершается, такой человек приходит и даже предлагает ей руку и сердце. Но вместо ожидаемого мира он приносит Настасье Филипповне обост­рение страданий. Появление князя не только не успокаи­вает, но доводит до трагического разрыва противоречивые полюсы ее души. На протяжении всего романа Настасья Филипповна и тянется к Мышкину, и отталкивается от не­го. Чем сильнее притяжение — тем решительнее отталки­вание: колебания нарастают и завершаются катастрофой.

Внимательно вчитываясь в роман, убеждаешься, что ге­роиня притягивается к Мышкину и отталкивается от него по двум противоположным мотивам.

Во-первых, князь в ее мечтах окружен ореолом святос­ти. Он настолько чист и прекрасен, что к нему страшно прикоснуться. Смеет ли она после всего, что было с ней, осквернить его своим прикосновением? Это чувство благо­говения к святыне и влечет героиню к князю, и останав­ливает на полпути: «Возможность уважения к себе со сто­роны этого человека она считает немыслимой: «Я, говорит, известно какая. Я... наложницей была». Из любви к Мыш­кину она уступает его другой, более достойной и отходит в сторону.

Во-вторых, рядом с мотивами, идущими из глубины ее сердца, возникают и другие, гордые, самолюбивые. Отдать руку князю — это значит забыть обиду, простить людям ту бездну унижения, в которую они ее бросили. Легко ли че­ловеку, в душе которого так долго вытаптывали все свя­тое, заново поверить в чистую любовь, добро и красоту? И не будет ли для униженной личности такое добро оскор­бительным, порождающим вспышку гордости? «В своей гордости, — говорит князь, — она никогда не простит мне любви моей». Рядом с преклонением перед святыней рож­дается злоба. Настасья Филипповна обвиняет князя в том, что он слишком высоко себя ставит, что его сострадание унижает ее.

Таким образом, героиня влечется к князю из жажды идеала, любви, прощения и одновременно отталкивается от него то по мотивам собственной недостойности, то из по-, буждений уязвленной гордости, не позволяющей забыть обиды и принять любовь и прощение. «Замирения» в ее ду­ше не происходит, напротив, нарастает «бунт», завершаю­щийся тем, что она фактически сама «набегает» на нож ревниво любящего ее купца Рогожина.

И вот трагический финал романа: «Когда, уже после многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то они за­стали убийцу в полном беспамятстве и горячке. Князь си­дел подле него неподвижно на подстилке и тихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил про-весть дрожащею рукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его. Но он уже ничего не понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его людей. И если бы сам Шнейдер (врач Мышкина. — Ю. Л.) явился теперь из Швейцарии взглянуть на своего бывшего ученика и пациента, то и он, припомнив то со­стояние, в котором бывал иногда князь в первый год лече­ния своего в Швейцарии, махнул бы теперь рукой и ска­зал бы, как тогда: «Идиот!»

Так, обострив до катастрофы противоречия в эгоисти­ческих душах людей, сам князь не выдержал вызванных им противоречий: душа его надломилась, он оказался не­излечимым пленником психической болезни. Такой финал романа вызывает противоречивые интерпретации. Многие считают, что Достоевский волей-неволей показал крах ве­ликой миссии спасения и обновления мира через христи­анское усовершенствование людей.

Но более достоверной кажется иная трактовка рома­на. В нем неспроста высказывается мысль, что «рай — вещь трудная». Христианское добро и милосердие князя действительно обостряют противоречия в захваченных эго­измом душах людей. Но обострение противоречий свиде­тельствует, что люди к добру неравнодушны. Прежде чем оно восторжествует, неизбежна напряженная и даже тра­гическая борьба добра со злом в человеческом сознании. И духовная смерть Мышкина наступает лишь тогда, когда он в меру своих сил и возможностей отдал себя людям це­ликом, заронив в их сердца семена добра. Только страдаль­ческими путями добудет человечество внутренний свет христианского идеала. Вспомним любимые Достоевским слова из Евангелия: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода».