Следующий роман — «Идиот» — Достоевский задумал
как продолжение «Преступления и наказания». Главным героем его является
«обновленный Раскольников», «исцелившийся» от гордыни человек, князь Мышкин,
носитель «положительно-прекрасного» идеала. Не случайно в рукописи он
называется иногда «князем Христом». Роман «Идиот» — эксперимент писателя над
дорогой для него «почвеннической» идеей. Разумеется, Мышкин не Христос, а смертный
человек, но из числа тех избранных, кто напряженным духовным усилием сумел
приблизиться к Христу, кто глубоко носит Его образ в сердце своем.
Писатель осознавал степень риска, на который он
решался: создать «положительно-прекрасного» человека, когда его еще нет в
действительности, когда такой идеал ни у нас, ни в Западной Европе еще не
выработался. С этим связана некоторая условность в обрисовке того, как
сформировался характер князя. Мы знаем только о его психической болезни,
которую, он одолел в Швейцарии, долгое время живя вне цивилизации, вдали от
современных людей.
Его возвращение в Россию, в кипящий
эгоистическими страстями Петербург напоминает «второе пришествие» Христа к
людям в их запутанную, погрязшую в грехах жизнь. У князя Мышкина в романе
христианская миссия. Он призван исцелять пораженные эгоизмом души людей. Как
христианство пустило корни в мире через проповедь двенадцати апостолов, так и
Мышкин хочет возродить утраченную веру в высшее добро. Своим приходом и
деятельным участием в судьбах людей он может вызвать цепную реакцию добра,
продемонстрировать исцеляющую силу великой христианской идеи. Замысел романа
скрыто полемичен: Достоевский хочет доказать, что учение социалистов о
бессилии единичного добра, о неисполнимости идеи «нравственного
самоусовершенствования» есть нелепость.
В общении с окружающими людьми князь Мышкин не
признает никаких сословных барьеров. Уже в приемной генерала Епанчина он ведет
себя как равный с его лакеем и наводит последнего на мысль, что «князь просто
дурачок и амбиции не имеет, потому что умный князь и с амбицией не стал бы в
передней сидеть и с лакеем про свои дела говорить...». Но «князь почему-то ему
нравился», и «как ни крепился лакей, а невозможно было не поддержать такой
учтивый и вежливый разговор».
Мышкин совершенно свободен от ложного самолюбия,
которое сковывает свободные и живые движения души. В Петербурге все «блюдут
себя», все слишком озабочены тем впечатлением, которое производят на
окружающих. Все, подобно Макару Девушкину, очень боятся прослыть смешными,
раскрыть себя. Князь начисто лишен тщеславия и оставлен Достоевским при
открытых источниках сердца и души. В его «детскости» есть редчайшая душевная
чуткость и проницательность. Он глубоко чувствует чужое «я» и легко отделяет в
человеке подлинное от наносного, искреннее от лжи. Он видит, что эгоизм лишь
внешняя оболочка, под которой скрывается чистое ядро, образ Божий в человеке.
Своей доверчивостью он легко пробивает в людях кору тщеславия и высвобождает из
плена лучшие, сокровенные качества их душ.
В отличие от многих Мышкин не боится быть
смешным, не опасается унижения и обиды. Получив пощечину от самолюбивого
Ганечки, он тяжело переживает, но не за себя: «О, как вы будете стыдиться
своего поступка!» Его нельзя обидеть, потому что он занят не собой, а душой
обидчика. Он чувствует, что человек, пытающийся унизить другого, унижает в
первую очередь себя. В князе Мышки-не есть бескорыстная духовность, выраженная
в известных строках Пушкина: «Как дай вам Бог любимой быть другим». Пушкинская
всечеловечность, талант воплощать в себе гении других народов с «затаенной
глубиной» их духа проявляется у Мышкина в его умении передать через почерк
особенности разных культур и даже разных человеческих характеров. Герой верит
в спасительную миссию православия, в русское сердечное знание Христа: «Откройте
жаждущим и воспаленным Колумбовым спутникам берег Нового Света; откройте
русскому человеку русский Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище,
сокрытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновление всего
человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью,
русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и
кроткий вырастет пред изумленным миром...»
Князь легко прощает людям их эгоизм, потому что
знает, что любой эгоист явно или тайно страдает от этого недуга. С ним все
становятся чище, улыбчивее, доверчивее и откровеннее. Но такие порывы
сердечного общения в людях, отравленных ядом эгоизма, и благотворны и опасны.
Мгновенные просветления сменяются вспышками еще более исступленной гордости.
Получается, что своим влиянием князь и пробуждает сердечность, и обостряет
противоречия больной, тщеславной души. Спасая мир, он провоцирует катастрофу.
Эта центральная, трагическая линия романа раскрывается в истории любви князя к
Настасье Филипповне. Встреча с ней — своего рода экзамен, испытание
способностей князя исцелять болезненно гордые сердца людей. Прикосновение
Мышкина к ее израненной жизнью душе не только не смягчает, но и обостряет свойственные
ей противоречия. Роман заканчивается гибелью героини. В чем же дело? Почему
обладающий талантом исцелять людей князь провоцирует катастрофу? О чем эта
катастрофа говорит: о неполноценности идеала, который утверждает князь, или о
несовершенстве людей, которые недостойны его идеала? Попробуем добраться до
ответа на эти непростые вопросы.
Настасья Филипповна — человек, затаивший обиду
на людей и мир. Богатый господин пригрел девочку-сиротку, взял на воспитание, а
потом обольстил. Эта душевная рана постоянно болит у Настасьи Филипповны и
порождает противоречивый комплекс чувств. С одной стороны, в ней есть доверчивость и простодушие, тайный стыд за
незаслуженное, но совершившееся нравственное падение, а с другой — сознание
оскорбленной гордости. Это невыносимое сочетание противоположных чувств —
уязвленной гордости и скрытой доверчивости — замечает проницательный Мыш-кин
еще до знакомства с героиней, при одном взгляде на ее портрет: «Как будто
необъятная гордость и презрение, почти ненависть были в этом лице, и в то же
самое время что-то доверчивое, что-то удивительно простодушное».
При людях на поверхности души героини бушуют гордые
чувства презрения к людям, доводящие ее порой до циничных поступков. Но в
цинизме своем она лишь пытается всем доказать, что пренебрегает низким мнением
о себе. А в глубине той же души живет чуткое, сердечное существо, жаждущее
любви и прощения. В тайных мыслях Настасья Филипповна ждет человека, который
придет к ней и скажет: «Вы не виноваты», — и поймет, и простит...
И вот давно ожидаемое чудо свершается, такой
человек приходит и даже предлагает ей руку и сердце. Но вместо ожидаемого мира
он приносит Настасье Филипповне обострение страданий. Появление князя не
только не успокаивает, но доводит до трагического разрыва противоречивые
полюсы ее души. На протяжении всего романа Настасья Филипповна и тянется к
Мышкину, и отталкивается от него. Чем сильнее притяжение — тем решительнее
отталкивание: колебания нарастают и завершаются катастрофой.
Внимательно вчитываясь в роман, убеждаешься, что
героиня притягивается к Мышкину и отталкивается от него по двум
противоположным мотивам.
Во-первых, князь в ее мечтах окружен ореолом
святости. Он настолько чист и прекрасен, что к нему страшно прикоснуться.
Смеет ли она после всего, что было с ней, осквернить его своим прикосновением?
Это чувство благоговения к святыне и влечет героиню к князю, и останавливает
на полпути: «Возможность уважения к себе со стороны этого человека она считает
немыслимой: «Я, говорит, известно какая. Я... наложницей была». Из любви к Мышкину
она уступает его другой, более достойной и отходит в сторону.
Во-вторых, рядом с мотивами, идущими из глубины
ее сердца, возникают и другие, гордые, самолюбивые. Отдать руку князю — это
значит забыть обиду, простить людям ту бездну унижения, в которую они ее
бросили. Легко ли человеку, в душе которого так долго вытаптывали все святое,
заново поверить в чистую любовь, добро и красоту? И не будет ли для униженной
личности такое добро оскорбительным, порождающим вспышку гордости? «В своей
гордости, — говорит князь, — она никогда не простит мне любви моей». Рядом с
преклонением перед святыней рождается злоба. Настасья Филипповна обвиняет
князя в том, что он слишком высоко себя ставит, что его сострадание унижает ее.
Таким образом, героиня влечется к князю из жажды
идеала, любви, прощения и одновременно отталкивается от него то по мотивам
собственной недостойности, то из по-, буждений уязвленной гордости, не
позволяющей забыть обиды и принять любовь и прощение. «Замирения» в ее душе не
происходит, напротив, нарастает «бунт», завершающийся тем, что она фактически
сама «набегает» на нож ревниво любящего ее купца Рогожина.
И вот трагический финал романа: «Когда, уже
после многих часов, отворилась дверь и вошли люди, то они застали убийцу в
полном беспамятстве и горячке. Князь сидел подле него неподвижно на подстилке
и тихо, каждый раз при взрывах крика или бреда больного, спешил про-весть
дрожащею рукой по его волосам и щекам, как бы лаская и унимая его. Но он уже
ничего не понимал, о чем его спрашивали, и не узнавал вошедших и окруживших его
людей. И если бы сам Шнейдер (врач Мышкина. — Ю. Л.) явился теперь из
Швейцарии взглянуть на своего бывшего ученика и пациента, то и он, припомнив то
состояние, в котором бывал иногда князь в первый год лечения своего в
Швейцарии, махнул бы теперь рукой и сказал бы, как тогда: «Идиот!»
Так, обострив до катастрофы противоречия в
эгоистических душах людей, сам князь не выдержал вызванных им противоречий:
душа его надломилась, он оказался неизлечимым пленником психической болезни.
Такой финал романа вызывает противоречивые интерпретации. Многие считают, что
Достоевский волей-неволей показал крах великой миссии спасения и обновления
мира через христианское усовершенствование людей.
Но более достоверной кажется иная трактовка романа.
В нем неспроста высказывается мысль, что «рай — вещь трудная». Христианское
добро и милосердие князя действительно обостряют противоречия в захваченных эгоизмом
душах людей. Но обострение противоречий свидетельствует, что люди к добру
неравнодушны. Прежде чем оно восторжествует, неизбежна напряженная и даже трагическая
борьба добра со злом в человеческом сознании. И духовная смерть Мышкина
наступает лишь тогда, когда он в меру своих сил и возможностей отдал себя людям
целиком, заронив в их сердца семена добра. Только страдальческими путями
добудет человечество внутренний свет христианского идеала. Вспомним любимые Достоевским слова из Евангелия: «Истинно, истинно говорю
вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если
умрет, то принесет много плода». |