Современный литературный процесс характеризуется прежде всего исчезновением былых канонизированных тем («тема рабочего класса», «литература об армии» и т.п.) и резким возвышением роли быта, семейной микросреды, заменой былого казенного коллектива (с его социальными ролями) обычной семьей, компанией, бытовым уровнем взаимоотношений. Да и труд—без «рекордов», без ореола подвижничества — стал обыкновеннее, будничнее. В этом смысле характерны все произведения Вл. Маканина, Б. Екимова, Л. Петрушевской последних лет: это чаще всего «аварийные поселки», бараки, очереди, временные промежуточные поселения, а персонажный ряд — люди из свиты, «антилидеры», маргиналы, живущие в «антиколлективах» («Предтеча», «Человек свиты» Вл. Маканина, «Пастушья звезда» Б. Екимова, «Смиренное кладбище» и «Стройбат» С. Каледина, «Компромисс пятый» С. Довлатова, «С кошелочкой» Ф. Го-ренштейна). Внимание к этому бедному, обесцвеченному, иногда абсурдному быту, к опыту человеческой души, которая вынуждена обживаться в атмосфере сдвигов, ломки, порождает и особые сюжеты жизни. Многие писатели как бы хотят отделаться от былой патетики, псевдомонумента-лизма, риторики, проповедничества. Апологет этой «другой» литературы Вик. Ерофеев отчасти прав, когда подчеркивает в былой прозе избыток оптимистических иллюзий, коллективистского братства, проповедничества и оправдывает нынешнюю «эстетику эпатажа и шока», интерес к грязному слову, мату как детонатору текста, желание всякую патетику «перемыть» в щелочном растворе иронии (Ерофеев В. Русские цветы зла: Предисловие к антологии прозы 70— 90-х гг. — М., 1997). Но не слишком ли большие потери несет этот эпатаж, это «перемывание», это затянувшееся пародирование былых канонов, штампов, речезаменителей?Становится очевидным, что расцвет неофициозной культуры (и субкультуры), в том числе и в виде авторской песни (В. Высоцкий, А. Башлачев, В. Цой, И. Тальков, Ю. Визбор) после ее расцвета в 60—80-егг., исчерпал ресурсы развития и обновления. Александр Башлачев (1962—1988), этот движимый болью певец, автор песен «Пляши в огне», «Вечный пост», «На жизнь поэтов», «Архипелаг гуляк», порой добивался синтеза поэзии и «мусора повседневности», театра и улицы, возрождал исповедальное пространство: ...Живые восстали в груди — царапинах да в бубенцах. Имеющий душу да дышит горе — не губи. Сожженной губой я шепчу, Что, мол, я сгоряча, я в сердцах — А в сердцах-то я весь! И каждое бьется об лед, но поет. Финальный аккорд всей разноголосой симфонии песенного и «анекдотического» самовыражения эпохи (с элементами кича, юродства, демонстративного эксцентризма, доведения до абсурда всех политических клише) — в «алкоголической» исповеди Вен. Ерофеева «Москва — Петушки» с ее темой примитивного, наплевательского, вечно хмельного отношения к жизни. После этого «отмывания» засаленного, официозного слова, этой поэмы, в которой, как в анекдотах, время не просто выражается, а как бы... «выхаркивается*, вся «другая литература» остановилась в развитии: русские цветы зла, порока, сатанизма сейчас явно засыхают... Реалистическая ветвь литературы, пережив состояние оцепенения, шока, ощущение невостребованности и оттерто-сти, с немалым трудом подходит к новым темам, к осмыслению перелома в сфере нравственных ценностей. Можно отметить как безусловно значительные, хотя и утаенные, успехи ее и повесть В. Богомолова, автора романа «Момент истины», «В кригере» (1993), и новые рассказы В. Распутина «Нежданно-негаданно» и «В родную землю», и неоднозначно оцененные романы В. Астафьева «Прокляты и убиты» и Г. Владимова «Генерал и его армия». Предсказуемы ли грядущие серьезные перемены, важные вехи эволюционного процесса в новейшей прозе и поэзии? Сейчас возможен следующий шаг в поисках и обретениях нового взгляда на «страны родной минувшую судьбу». Главное — в осознании художниками величайшей ответственности за Россию, за возможность ее достойного бытия. |
Главная 
