Тяжело переживал Тургенев уход из «Современника»: он принимал участие в его организации, сотрудничал в нем пятнадцать лет; с журналом была связана память о Белин­ском, дружба с Некрасовым, литературная слава, наконец. Но решительное несогласие с Чернышевским и Добролюбо­вым, нараставшее с годами, достигло кульминации. Тургенев всегда внимательно прочитывал все, что писал и печатал в журнале Добролюбов.

В рецензии на труд казанского философа Берви «Физио-логическо-психологический сравнительный взгляд на нача­ло и конец жизни» Добролюбов утверждал: «Ныне в есте­ственных науках усвоен положительный метод, все выводы основываются на опытных, фактических знаниях, а не на мечтательных теориях... Ныне уже не признаются старин­ные авторитеты... Молодые люди... читают Молешотта... Фохта, да и тем еще не верят на слово... Зато г. Берви очень остроумно умеет смеяться над скептиками, или, по его выражению, «нигилистами».

В другой рецензии Добролюбов-«нигилист» так обличал писателей, любящих «поидеальничать»: «Кто не убирал розовыми цветами идеализма — простой, весьма понятной склонности к женщине?.. Нет, что ни говорите, а... врачи и натуралисты имеют резон». Получалось, что чувство любви вполне объясняется физиологией, врачами и нату­ралистами.

В первом номере «Современника» за 1858 год Тургенев с возмущением прочел рецензию Добролюбова на седьмой, дополнительный том Собрания сочинений Пушкина, подго­товленный П. В. Анненковым. Пушкину приписывался взгляд на жизнь «весьма поверхностный и пристрастный», «слабость характера», «чрезмерное уважение к штыку». Утверждалось, что поздний Пушкин «окончательно скло­нялся к той мысли, что для исправления людей нужны би­чи, темницы, топоры». Пушкин обвинялся в «подчинении рутине», в «генеалогических предрассудках», в служении «чистому искусству». Так бесцеремонно обращался критик с творчеством поэта, которого Тургенев боготворил.

Наконец, во втором и четвертом номерах «Современни­ка» за 1859 год появилась статья Добролюбова «Литератур­ные мелочи прошлого года», явно полемическая по отно­шению    к    общественным    и    литературным    взглядам Тургенева. По Добролюбову, современная молодежь видела в поколении сверстников Тургенева едва ли не главных своих врагов.  «Люди того поколения, — писал Добролю­бов,  — проникнуты были высокими, но несколько отвле­ченными стремлениями. Они стремились к истине, желали добра, их пленяло все прекрасное; но выше всего был для них принцип... Отлично владея отвлеченной логикой, они вовсе не знали логики жизни...» На смену им идет моло­дое поколение — «тип людей реальных, с крепкими нер­вами    и    здоровым    воображением»,    отличающийся    от «фразеров»    и    «мечтателей»    «спокойствием    и    тихой твердостью».   Молодое  поколение   «не  умеет  блестеть  и шуметь», в его голосе преобладают «звуки очень сильные», оно «делает свое дело ровно и спокойно».

И вот с позиции этого поколения «нигилистов» Добро­любов с беспощадной иронией обрушивался на либераль­ную гласность, на современную печать, где обсуждаются общественные вопросы. Для чего же с таким опрометчи­вым радикализмом надо губить на корню благородное де­ло гласности, для чего же высмеивать пробудившуюся пос­ле тридцатилетней  спячки  николаевского  царствования живую политическую мысль? Зачем же недооценивать си­лу крепостников и бить по своим? Тургенев не мог не по­чувствовать, что из союзников либеральной партии моло­дые силы «Современника» превращались в ее решительных врагов. Совершался исторический раскол, который писа­тель считал необходимым предотвратить.

Летом 1860 года Тургенев обратился к изучению немец­ких вульгарных материалистов, на которых ссылался Доб­ролюбов. Он усердно читал их труды и писал своим друзь­ям по поводу К. Фогта: «Ужасно умен и тонок этот гнусный матерьялист!» Чему же учат российских «ниги­листов» их кумиры? Оказалось, тому, что человеческая мысль — это элементарные отправления мозгового вещест­ва. А поскольку в процессе старения человеческий мозг ис­тощается, становятся неполноценными как умственные, так и психические способности человека. Со времен клас­сической древности старость была синонимом мудрости: римское слово «сенат» означало «собрание стариков». Но «гнусные матерьялисты» доказывают, что «молодое поко­ление» вообще не должно прислушиваться к опыту «отцов», к традициям отечественной истории, а верить только ощущениям своего молодого мозгового вещества. Дальше — больше: в журнале «Русское слово» они утверж­дают, что «вместимость черепа расы» по мере развития цивилизации «мало-помалу увеличивается», что есть расы полноценные — арийцы и неполноценные — негры, на­пример.

В дрожь бросало Тургенева от таких «откровений». Ведь в итоге получалось: нет любви, а есть лишь «физиологи­ческое влечение»; нет красоты в природе, а есть лишь веч­ный круговорот химического вещества; нет духовных на­слаждений искусством — есть лишь «физиологическое раздражение нервных окончаний»; нет преемственности в смене поколений, и молодежь должна с порога отрицать «ветхие» идеалы «старичков». Материя и сила! И в созна­нии Тургенева возникал смутный образ героя, убежденно­го, что естественно-научные открытия объясняют в челове­ке и обществе буквально все. Что стало бы с таким человеком, если бы он попытался осуществить свои взгля­ды на практике? Мечтался русский бунтарь, разбивающий все авторитеты, все культурные ценности без жалости и без пощады. Словом, виделось какое-то подобие интеллекту­ального Пугачева.

Отправившись в конце июля 1860 года в городок Вент-нор на английском острове Уайт на морские купания, Тур­генев уже обдумывал план нового романа. Именно здесь, на острове Уайт, был составлен «Формулярный список действующих лиц новой повести», где под рубрикой «Ев­гений Базаров» Тургенев набросал предварительный порт­рет главного героя: «Нигилист. Самоуверен, говорит отры­висто и немного, работящ. (Смесь Добролюбова, Павлова и Преображенского.) Живет малым; доктором не хочет быть, ждет случая. '— Умеет говорить с народом, хотя в душе его презирает. Художественного элемента не имеет и не признает... Знает довольно много — энергичен, может нра­виться своей развязностью. В сущности, бесплоднейший субъект — антипод Рудина — ибо без всякого энтузиазма и веры... Независимая душа и гордец первой руки».

Добролюбов в качестве прототипа здесь, как видим, ука­зывается первым. За ним идет Иван Васильевич Павлов, врач и литератор, знакомый Тургенева. Писатель относил­ся к нему дружески, хотя его часто смущала и коробила прямота и резкость суждений этого человека. Николай Сергеевич Преображенский — приятель Добролюбова по педагогическому институту с оригинальной внешностью: маленький рост, длинный нос и волосы, стоящие дыбом, несмотря на все усилия гребня. Это был молодой человек с повышенным самомнением, с бесцеремонностью и свобо­дой суждений, которые вызывали восхищение даже у Доб­ролюбова. Он называл Преображенского «парнем не робко­го десятка».

Нельзя не заметить, что в первоначальном замысле фи­гура Базарова выглядит резкой и угловатой. Автор отказы­вает герою в душевной глубине, в скрытом «художествен­ном элементе». Однако в процессе работы над романом характер Базарова увлекает Тургенева, он ведет дневник от лица героя, учится видеть мир его глазами. Работа продол­жается осенью и зимой 1860/61 года в Париже.

В мае 1861 года Тургенев вернулся в Спасское и впер­вые пережил утрату надежд на единство с народом. Еще за два года до манифеста он «завел ферму», то есть перевел своих мужиков на оброк и перешел к обработке земли вольнонаемным трудом. Но никакого нравственного удов­летворения от своей хозяйственной деятельности Тургенев теперь не почувствовал. Мужики не хотели подчиняться советам помещика, не желали идти на оброк, отказывались подписывать уставные грамоты и вступать в «полюбовные» соглашения.

В такой тревожной обстановке писатель завершает рабо­ту над «Отцами и детьми». 20 июля он написал «блажен­ное последнее слово». По пути во Францию, оставляя ру­копись в редакции «Русского вестника», Тургенев попросил редактора журнала М. Н. Каткова обязательно дать прочесть ее П. В. Анненкову. В Париже он получил сразу два письма с оценкой романа: одно от Каткова, дру­гое от Анненкова. Смысл этих писем во многом совпадал. Обоим показалось, что Тургенев слишком увлекся Базаро­вым и поставил его на непомерно высокий пьедестал. По­скольку Тургенев почитал за правило в любом, даже самом резком замечании видеть долю истины, он сделал ряд до­полнений к роману, положил несколько штрихов, усили­вающих отрицательные черты в характере Базарова. Впоследствии, в отдельном издании  «Отцов и детей», многие из этих поправок Тургенев устранил.

Когда работа была завершена, у писателя появились глубокие сомнения в целесообразности публикации: слиш­ком неподходящим оказался исторический момент. Поэт-д§мократ М. Л. Михайлов был арестован за распростране­ние прокламаций к юношеству. Студенты Петербургского университета взбунтовались против нового устава: двести человек были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. В ноябре 1861 года скончался Добролюбов. «Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воззрений, — писал Тургенев своим друзьям, — человек был даровитый — молодой... Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!» По этой причине Тургенев хотел отло­жить печатание романа, но «литературный купец» Катков, «настойчиво требуя запроданный товар» и получив из Па­рижа исправления, уже не церемонился. «Отцы и дети» увидели свет в самый разгар правительственных гонений на молодое поколение в февральской книжке «Русского вестника» за 1862 год.