С тринадцатой главы в романе назревает поворот: не­примиримые противоречия обнаруживаются со всей остро­той в характере героя. Конфликт произведения из внешне­го (Базаров и Павел Петрович) переводится во внутренний план («поединок роковой» в душе Базарова). Этим переме­нам в сюжете романа предшествуют пародийно-сатиричес­кие главы, где изображаются пошловатые чиновные «арис­тократы» и провинциальные «нигилисты». Комическое снижение — постоянный спутник трагического, начиная с Шекспира. Пародийные персонажи, оттеняя своей низ­менностью значительность характеров Павла Петровича и Базарова, гротескно заостряют, доводят до предела и те противоречия, которые в скрытом виде присущи им. С комедийного «дна» читателю становится виднее как тра­гедийная высота, так и внутренняя противоречивость глав­ных героев.

Вспомним встречу плебея Базарова с изящным и поро­дистым аристократом Павлом Петровичем и сопоставим ее с приемом, который устраивает своим гостям петербург­ский сановник Матвей Ильич: «Он потрепал по спине Ар­кадия и громко назвал его «племянничком», удостоил Ба­зарова, облеченного в староватый фрак, рассеянного, но снисходительного взгляда вскользь, через щеку, и неясно­го, но приветливого мычания, в котором только и можно было разобрать, что «...я» да «ссьма»; подал палец Ситни-кову и улыбнулся ему, но уже отвернув голову». Разве это не пародия на знакомый прием: «Павел Петрович слегка наклонил свой гибкий стан и слегка улыбнулся, но руки не подал и даже положил ее обратно в карман»?

В провинциальных «нигилистах» то лее бросается в гла­за фальшивость и наигранность их отрицаний. За модной маской эмансипированной барыни прячет Кукшина свою женскую неудачливость. Трогательны ее потуги быть со­временной, и по-женски беззащитна она, когда друзья нигилисты не обращают на нее внимания на балу у губер­натора. Нигилизмом Ситников и Кукшина прикрывают чувство неполноценности: у Ситникова — социальной («он очень стыдился своего происхождения»), у Кукшиной — типично женской (некрасивая, беспомощная, оставленная мужем). Вынужденные играть несвойственные им роли, эти люди оставляют впечатление неестественности, «само-ломанности». Даже внешние манеры Кукшиной вызывают невольный вопрос: «Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься?»

Как шутам в шекспировской трагедии, им достается в романе задача пародировать некоторые качества, присущие нигилизму высшего типа. Ведь и Базаров на протяжении романа, и чем ближе к концу, тем более явственно, пря­чет в нигилизме свое тревожное, любящее, бунтующее сердце. После знакомства с Ситниковым и Кукшиной в самом Базарове начинают резче проступать черты «само-ломанности».

Виновницей оказывается Анна Сергеевна Одинцова. «Вот тебе раз! Бабы испугался! — подумал Базаров и, раз­валясь в кресле не хуже Ситникова, заговорил преувели­ченно развязно». Любовь к Одинцовой — начало трагичес­кого возмездия заносчивому Базарову: она раскалывает душу героя на две половины.

Отныне в нем живут и действуют два человека. Один из них — убежденный противник романтических чувств, от­рицающий духовные основы любви. Другой — страстно и одухотворенно любящий человек, столкнувшийся с под­линным таинством этого чувства: «...он легко сладил бы с своею кровью, но что-то другое в него вселилось, чего он никак не допускал, над чем всегда трунил, что возмущало всю его гордость». Дорогие его уму естественно-научные убеждения превращаются в принцип, которому он, отрица­тель всяких принципов, теперь служит, тайно ощущая, что служба эта слепа, что жизнь оказалась сложнее того, что знают о ней нигилисты-«физиологи».

Обычно истоки трагизма базаровской любви ищут в ха­рактере Одинцовой, изнеженной барыни, аристократки, не способной откликнуться на чувство Базарова, робеющей и пасующей перед ним. Однако аристократизм Одинцовой, идущий от старых дворянских традиции, соединяется в ней с русским национальным идеалом женской красоты. Анна Сергеевна царственно прекрасна и сдержанно страст­на, в ней есть типичная русская величавость. Красота ее женственно своенравна и неуступчива. Она требует к себе почтения. Одинцова хочет и не может полюбить Базарова не только потому, что она аристократка, но и потому, что этот нигилист, полюбив, не хочет любви и бежит от нее. «Непонятный испуг», который охватил героиню в момент любовного признания Базарова, человечески оправдан: где та грань, которая отделяет базаровское признание в любви от ненависти по отношению к любимой женщине? «Он за­дыхался: все тело его видимо трепетало. Но это было не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им: это страсть в нем билась, сильная и тяжелая — страсть, похожая на злобу и, быть может, сродни ей».

Параллельно истории Базарова и Одинцовой, где наро­читое отчуждение неожиданно разрешается порывом со­крушительной страсти, развертывается в романе история сближения Аркадия с Катей, история о дружбе, постепен­но перерастающей в чистую любовь. Эта параллель отте­няет трагизм любовной коллизии Базарова с Одинцовой.

«Обе стороны до известной степени правы» — этот принцип античной трагедии проходит через все конфлик­ты романа, а в любовной его истории завершается тем, что Тургенев сводит аристократа Кирсанова и демократа База­рова в сердечном влечении к Фенечке и ее народным ин­стинктом выверяет ограниченность того и другого героя. Павла Петровича привлекает в Фенечке демократическая непосредственность: он задыхается в разреженном воздухе своего аристократического интеллекта. Но любовь его к Фенечке слишком заоблачна и бесплотна. «Так тебя холо­дом и обдаст!» — жалуется героиня Дуняше на его «стра­стные» взгляды.

Базаров интуитивно ищет в Фенечке жизненное под­тверждение своему взгляду на любовь как на простое и яс­ное чувственное влечение: «Эх, Федосья Николаевна! по­верьте мне: все умные дамы на свете не стоят вашего ло­котка». Но такая «простота» оказывается хуже воровства: она глубоко оскорбляет Фенечку, и нравственный укор, искренний, неподдельный, слышится из ее уст. Неудачу с Одинцовой Базаров объяснял для себя барской изнежен­ностью героини, но применительно к Фенечке о каком «барстве» может идти речь? Очевидно, в самой женской природе заложены отвергаемые героем одухотворенность и нравственная красота.