Тургенев еще раз проведет героя по тому лее кругу, по которому он совершил один раз свой жизненный путь. Но теперь ни в Марьине, ни в Никольском мы не узнаем прежнего Базарова: затухают его блистательные споры, до­горает несчастная любовь. И лишь в финале, в могучей по своей поэтической силе сцене смерти Евгения Базарова, в последний раз вспыхнет ярким пламенем, чтобы угаснуть навек, его тревожная, но любящая жизнь душа.

Второй круг этих странствий сопровождают последние разрывы Базарова с семейством Кирсановых, с Фенечкой, с Аркадием и Катей, с Одинцовой и, наконец, роковой раз­рыв с мужиком. Вспомним сцену свидания Базарова с Ти­мофеичем. С радостной улыбкой, с лучистыми морщинами, сердобольный, не умеющий лгать и притворяться, Тимофе­ич олицетворяет ту поэтическую сторону народной жизни, от которой Базаров презрительно отворачивается. В обли­ке Тимофеича «сквозит и тайно светит» что-то вековое, христианское: «крошечные слезинки в съеженных глазах» как символ народной судьбы, народного долготерпения, сострадания. Певуча и одухотворенно поэтична народная речь Тимофеича — упрек жестковатому Базарову: «Ах, Ев­гений Васильевич, как не ждать-то-с! Верите ли Богу, серд­це изныло на родителей на ваших глядючи». Старый Ти­мофеич тоже ведь один из тех «отцов», к культуре которых молодая демократия отнеслась не очень почти­тельно. «Ну, не ври», — грубо перебивает его Базаров. «Ну, хорошо, хорошо! не расписывай», — обрывает он ду­шевные признания Тимофеича. А в ответ слышит укориз­ненный вздох. Словно побитый, покидает несчастный старик Никольское.

Дорого обходится Базарову это подчеркнутое пренебре­жение поэтической сущностью жизни народной, глубиной и серьезностью крестьянской жизни вообще. В подтруни­вании над мужиком к концу романа появляется умышлен­ное, наигранное равнодушие, снисходительную иронию сменяет шутовство: «Ну, излагай мне свои воззрения на жизнь, братец, ведь в вас, говорят, вся сила и будущность России, от вас начнется новая эпоха в истории...» Герой и не подозревает, что в глазах мужика он является сейчас не только барином, но и чем-то вроде «шута горохового». Не­отвратимый удар судьбы читается в финальном эпизоде ро­мана: есть, бесспорно, что-то символическое и роковое в том, что смелый «анатом» и «физиолог» губит себя при вскрытии трупа мужика. Есть и психологическое объясне­ние неверному жесту Базарова. В конце романа перед нами смятенный, потерявший самообладание человек. «Странная усталость замечалась во всех его движениях, да­же походка его, твердая и стремительно смелая, измени­лась».

Суть трагического конфликта романа уловил критик журнала Достоевского «Время» Н. Н. Страхов: «Глядя на картину романа спокойнее и в некотором отдалении, мы легко заметим, что, хотя Базаров головою выше всех дру­гих лиц, хотя он величественно проходит по сцене, торже­ствующий, поклоняемый, уважаемый, любимый и оплаки­ваемый, есть, однако же, что-то, что в целом стоит выше Базарова. Что же это такое? Всматриваясь внимательнее, мы найдем, что это высшее — не какие-нибудь лица, а та жизнь, которая их воодушевляет. Выше Базарова — тот страх, та любовь, те слезы, которые он внушает. Выше Ба­зарова — та сцена, по которой он проходит. Обаяние при­роды, прелесть искусства, женская любовь, любовь семей­ная, любовь родительская, даже религия, все это — живое, полное, могущественное, — составляет фон, на котором ри­суется Базаров... Чем дальше мы идем в романе... тем мрачнее и напряженнее становится фигура Базарова, но вместе с тем все ярче и ярче фон картины».

Перед лицом смерти слабыми оказались опоры, поддер­живающие некогда базаровскую самоуверенность: медици­на и естественные науки, обнаружив свое бессилие, отсту­пили, оставив Базарова наедине с самим собой. И тут пришли на помощь к герою силы, когда-то им отрицаемые, но хранимые на дне его души. Именно их герой мобилизу­ет на борьбу со смертью, и они восстанавливают цельность и стойкость его духа в последнем испытании. Умирающий Базаров прост и человечен: отпала надобность скрывать свой «романтизм», и вот душа героя освобождается от пло­тин, бурлит и пенится, как полноводная река. Базаров умирает удивительно, как умирали у Тургенева русские люди в «Записках охотника». Он думает не о себе, а о сво­их родителях, готовя их к ужасному концу. Почти по-пуш­кински прощается герой с возлюбленной и говорит языком поэта: «Дуньте на умирающую лампаду, и пусть она погас­нет». Любовь к женщине, любовь сыновняя к отцу и ма­тери сливаются в сознании умирающего Базарова с лю­бовью к Родине, к таинственной России, оставшейся не до конца разгаданной для него: «Тут есть лес». А «когда его соборовали, когда святое миро коснулось его груди, один глаз его раскрылся, и, казалось, при виде священника в облачении, дымящегося кадила, свеч перед образом что-то похожее на содрогание ужаса мгновенно отразилось на по­мертвелом лице». Вероятно, это тот самый «священный ужас», о котором писал Пушкин в ответном послании мит­рополиту Филарету.

С уходом Базарова поэтическое напряжение романа спа­дает, «полуденный зной» сменяет «белая зима» «с жесто­кой тишиной безоблачных морозов». Жизнь входит в будничное русло, совершаются две свадьбы в доме Кирса­новых, выходит замуж «не по любви, а по убеждению» Анна Сергеевна Одинцова. Но отблеск трагической смерти Базарова лежит на последних страницах. Со смертью его осиротела жизнь. Осиротел и Павел Петрович, ему не с кем спорить и нечем жить: «Стоит взглянуть на него в русской церкви, когда, приклонясь в сторонке к стене, он задумы­вается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом вдруг опомнится и начнет почти незаметно креститься».

Так нарастает, ширится в эпилоге романа скорбная те­ма сиротства, в бледных улыбках жизни чувствуются еще не выплаканные слезы. Усиливаясь, напряжение достига­ет кульминации и разрешается строками финального рек­виема удивительной красоты и духовной мощи. В нем продолжается полемика с отрицаниями любви и поэзии, с вульгарно-материалистическими взглядами на сущность жизни и смерти, с теми крайностями базаров-ских воззрений, которые он искупил своей трагической судьбой. Тургенев спорит с таким воззрением на жизнь че­ловека, которое сродни «великому спокойствию равнодуш­ной природы». Поэтическое, любящее существо — человек не может смириться с бездумным отношением к гибели не­повторимой и не заменимой никем человеческой личности. И цветы на могиле Базарова призывают нас к «вечному примирению и к жизни бесконечной», к вере во всесилие святой, преданной любви.

Искупая смертью свою односторонность, Базаров остав­ляет миру позитивное, творческое, исторически ценное как в самих отрицаниях, так и в том, что скрывалось за ни­ми. Не потому ли в конце романа воскрешается тема на­родной, крестьянской России, перекликающаяся с нача­лом. Сходство двух этих картин очевидно, хотя и различие тоже: среди российского запустения, среди расшатанных крестов и разоренных могил появляется одна, «которую не топчет животное: одни птицы садятся на нее и поют на за­ре». Герой усыновлен народной Россией, которая помнит о нем. Две великие любви освещают могилу Базарова — родительская и народная...

Итог тургеневского романа не похож на традиционную развязку, где злые наказываются, а добродетельные воз­награждаются. Применительно к «Отцам и детям» отпада­ет вопрос о том, на чьей стороне безусловные симпатии или столь же безусловные антипатии писателя: здесь изобража­ется трагическое состояние мира, по отношению к которо­му такие категорические вопросы теряют смысл.