«За далью — даль». В послевоенные годы заметно активизировалась общественно-литературная деятельность Твардовского. В возглавляемом им с 1950г. журнале «Новый мир» были напечатаны и резко критический очерк В. Овеч-кина «Районные будни», и такие правдивые произведения о войне, как роман В. Гроссмана «За правое дело» и повесть Э. Казакевича «Сердце друга». Это вызвало резкие нападки официальной критики. Еще ранее, в 1947г., после нескольких «проработочных» статей была прекращена публикация в журнале «Знамя» прозаической книги Твардовского «Родина и чужбина», состоявшей из очерков и дневниковых, часто исповедальных записей.

С началом «оттепели» «Новый мир» сделался еще смелее, асам главный редактор начал публиковать главы своей новой поэтической книги «За далью — даль» (1950—1960).

На первый взгляд эта книга может показаться простым дневником путешествия в Сибирь и на Дальний Восток. Однако помимо того, что в ней отразились впечатления нескольких таких поездок, начиная с 1948 г., тут сочетаются, по выражению автора, «два разряда путешествий»—не только в пространстве, но и во времени:

Две дали разом — та и та — Влекут к себе одновременно...

И те края, куда я еду,

И те места, куда — нет-нет —

По зарастающему следу Уводит память давних лет...

О подобном замысле, вначале относившемся к прозе, говорилось еще в «Родине и чужбине»: «...повесть не повесть, дневник не дневник, а нечто такое, в чем явятся три-четыре слоя разнообразных впечатлений... Предчувствуется большая емкость такого рода прозы. Чего-чего не вспомнить, не скрестить и не увязать при таком плане. Дело только в том, чтобы, говоря как будто про себя, говорить очень не „про себя", а про самое главное».

Такие «слои разнообразных впечатлений», по мысли поэта, должны были образовать и книгу «За далью — даль»: встающие в памяти «отчий край Смоленский», скромная отцовская кузница и ее великий родич — «опорный край державы», индустриальный Урал, Волга и «звездная» Сибирь, разномастные дорожные попутчики; едущие в неизведанные края молодожены и возвращающийся оттуда несправедливо осужденный при Сталине друг детства автора, торжество перекрытия Ангары и посещение печально знаменитой, а ныне опустевшей тюрьмы — Александровского централа.

Рисуя этот «мир большой и трудный», Твардовский стремится заново переосмыслить пережитое, не обходя горестей, бед и подлинных трагедий, испытанных народом. Уже в одной из первых глав книги, «Литературный разговор», он не только горько и язвительно высмеивал фальшивые, «лакирующие» действительность произведения, желая, как и читатели, ощущать в искусстве «жар живой, правдивой речи, а не вранья холодный дым», но и создал внешне фантастическую, но, в сущности, вполне реальную фигуру незримого, как бы внутреннего редактора, который пробрался в самую душу писателя и боязливо вытравляет из задуманного и написанного им все самостоятельное и смелое.

С той поры выражение «внутренний редактор» вошло в литературный обиход. Но самый большой общественный резонанс возбудили впоследствии главы «Друг детства» и в особенности «Так это было», посвященные переосмыслению роли Сталина и раздумьям поэта, считавшего, что и он «за все в ответе»:

О том не пели наши оды, Что в час лихой, закон презрев, Он мог на целые народы Обрушить свой верховный гнев...

В этой главе еще нет полного, окончательного осознания всего происшедшего в недавнем прошлом со страной и народом, но уже появляется скупо, но выразительно нарисованный образ человека из народа, который вынужден расплачиваться за все совершенное Сталиным: землячка поэта из «послевоенного вдовьего края», тетка Дарья, «с ее терпеньем безнадежным, с ее избою без сеней и трудоднем пустопорожним...».

Не только в этой главе, но и во всей книге отразились переходный характер времени, когда она писалась, трудный, постепенный отказ от укоренившихся взглядов и иллюзий.