Языковая реформа Карамзина Он был
признанным главой русского сентиментализма. Но в его творчестве начала XIX века произошли довольно существенные перемены.
Сентиментализм на уровне «Бедной Лизы» остался в прошлом и стал уделом эпигонов
типа князя П. И. Шаликова.
Карамзин
и его соратники ушли вперед, развивая ту перспективную сторону русского
сентиментализма, которая органично связывала его с просветительством на одном
полюсе и с романтизмом на другом, которая открывала русскую литературу
навстречу насущно необходимым ей в процессе своего становления
западноевропейским влияниям.
Сентиментализм
карамзинской школы в начале XIX века ярко окрашен предромантическими веяниями. Это течение
переходное, емкое, синтезирующее в себе черты классицизма, просветительства,
сентиментализма и романтизма. Без обогащения русской духовной культуры
западноевропейскими общественными и философскими идеями, эстетическими
представлениями и художественными формами самоопределение и развитие русской
литературы, стремящейся стать «с веком наравне», было невозможно.
На этом
пути русская литература столкнулась в начале XIX века с большими препятствиями: необходимо было
решить задачу огромной национально-исторической важности — привести
лексический состав русского языка в соответствие с инородными ему
западноевропейскими идеями К понятиями, уже освоенными образованной частью
общества! сделать их общенациональным достоянием. Образованная Прослойка
дворянства выражала эти идеи и понятия на французском языке, а для перевода их
на русский в отечественном языке не существовало слов адекватного смысла и
значения.
Разумеется,
в «галломании» дворянского общества ска-аался космополитизм. Не случайно язык
фамусовской Москвы Чацкий в «Горе от ума» Грибоедова остроумно назовет «смесью
французского с нижегородским». Но в увлечении французским языком была и другая,
может быть, более существенная причина, ничего общего с «галломанией» и низкопоклонством
перед Западом не имевшая. После петровских преобразований в России возник разрыв между духовными
запросами просвещенного общества и семантическим строем русского языка. Все
образованные люди вынуждены были говорить по-французски, ибо в русском языке
не существовало слов и понятий для выражения многих мыслей и чувств.
Кстати,
в то время французский язык действительно имел общеевропейское распространение;
не только русская, но, например, и немецкая интеллигенция предпочитала его
родному языку, что оскорбляло национальные чувства немца Гердера не менее, чем
русского Карамзина. В статье 1802 года «О любви к отечеству и народной
гордости» Карамзин писал: «Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски
и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка; мудрено ли, что не
умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре» — и призывал дать родному
языку все тонкости языка французского.
Карамзин
успешно разрешал эту задачу тремя путями:
1) обладая незаурядным стилистическим чутьем, он
ввел и русский язык такие варваризмы (прямые заимствования иностранных
слов), которые органически прижились в нем: цивилизация, эпоха, момент,
катастрофа, серьезный, эстети-чоский, моральный, тротуар и др.;
2) новые слова и понятия Карамзин создавал из
русских корней по образцу иностранных:
ш-Ли-епсе — в-ли-яние; и«-уе1орре-теп1
— раз-ви-тие; га^Лпе
— утонченный; 1оиспап1; —
трогательный и т. д.;
8) наконец, Карамзин изобрел неологизмы по аналогии по словами
французского языка: промышленность, будущность,
потребность, общеполезный, усовершенствованный и др.
В
статье «Отчего в России мало авторских талантов» (1802) Карамзин обратил
внимание на необходимость обновления не только лексического, но и
синтаксического строя русской речи: «Истинных писателей было у нас еще так мало,
что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов
тонкими идеями; не показали, как надобно выражать приятно некоторые даже
обыкновенные мысли... Русский кандидат авторства, недовольный книгами, должен
закрыть их и слушать вокруг себя разговоры, чтобы совершенно узнать язык. Тут
новая беда: в лучших домах говорят у нас более по-французски... Что ж остается
делать автору? Выдумывать, сочинять выражения; угадывать лучший выбор слов;
давать старым некоторый новый смысл, предлагать их в новой связи, но столь
искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновенность выражения»
(курсив мой. — Ю. Л.).
Глубоко
реформировал Карамзин сам строй русской литературной речи. Он решительно
отказался от тяжелой и несоответствующей духу русского языка немецко-латинской
синтаксической конструкции, введенной Ломоносовым. Вместо длинных и
неудобопонятных периодов Карамзин стал писать ясными и краткими фразами,
используя как образец легкую, изящную и логически стройную французскую прозу.
Поэтому суть реформы Карамзина не может быть сведена к сближению книжных норм
с формами разговорного языка дворянского света. Карамзин и его сподвижники были
заняты творчеством общенационального языка, литературного и разговорного
одновременно, языка интеллектуального общения, устного и письменного, отличающегося
как от книжного стиля, так и от бытового просторечия, дворянского в том числе.
Осуществляя
эту реформу, Карамзин, как это ни странно может показаться, ориентировался на
языковые нормы не романтизма, а французского классицизма, на язык
Корнеля и Расина, а также на язык французского Просвещения XVIII века. И в этом смысле он был гораздо более
последовательным «классиком», чем его противник А. С. Шишков. Ориентация на
зрелый и обработанный французский язык позволила сторонникам Карамзина,
Жуковскому и Батюшкову, создать в русской поэзии «школу гармонической точности»,
усвоение уроков которой помогло Пушкину завершить становление языка новой
русской литературы.
А это
говорит о том, что ни классицизма, ни сентиментализма, ни романтизма в чистом
виде в русской литературе просто не существовало. Это и понятно: она в своем
развитии устремлялась к созданию реализма общенационального Масштаба и
звучания, реализма, свойственного творцам эпохи западноевропейского
Возрождения.
Исследователи
литературы эпохи Возрождения давно обратили внимание на то, что искусство
писателей и поэтов ТОГО далекого времени, как в зерне, заключало в свернутом
•иде все последующие направления развития европейской литературы, все элементы
будущих литературных направлений — классицизма, просветительского реализма,
романтизма. Собирая в мощный синтез эти направления, развернувшиеся в
западноевропейской литературе, русский реализм формально как бы отступал назад,
к реализму Возрождения, КО фактически, как мы увидим далее, устремлялся далеко
•перед.
Карамзину в его языковой реформе не удалось,
конечно, избежать крайностей и просчетов. В. Г. Белинский заметил: «Вероятно,
Карамзин старался писать, как говорится. Погрешность его в сем случае та, что
он презрел идиомами русского языка, не прислушивался к языку простолюдинов и
не изучал вообще родных источников». Действительно, стремление к изяществу
выражений приводило язык Карамзина к обилию эстетических перифраз, заменяющих
простое и грубое слово, например не «смерть», а «роковая стрела»: «Счастливые
швейцары! Вся жизнь ваша есть, конечно, приятное сновидение, и самая роковая
стрела должна кротко •летать в грудь вашу, не возмущаемую тиранскими страстями».
Эту
односторонность Карамзина русская литература первой четверти XIX века уравновесила явлением баснописца И. А.
Крылова.
В языке
Крылова просторечие, разговорные и народно-по-ггические обороты, идиомы,
идиоматические и фразеологические сочетания перестали быть приметами низкого
стиля: они используются не нарочито, а естественно, в согласии с духом самого
языка, за которым скрывается исторический опыт народа, строй народного
сознания. Вслед за Крыловым А. С. Грибоедов в комедии «Горе от ума» освоил язык
фа-мусовского общества и дал образец дворянского просторечия.
Стремление к тонкости мысли и точности ее
словесного выражения нередко приводило Карамзина, а особенно его эпигонов, к
манерности, вычурности. «Чувствительность» перерождалась в приторную
слезливость. Резкий разрыв с церковнославянизмами, с высоким стилем
древнерусской литературы и русского XVIII века ограничивал
возможности нового слога изображением интимных переживаний. Этот слог оказался
мало приспособленным для выражения гражданских, патриотических чувств. Сам
Карамзин это чувствовал и в поздних трудах пытался исправить свои недостатки.
«История государства Российского», которой
писатель отдал последние двадцать лет жизни, написана уже слогом не
чувствительного автора, а гражданина и патриота, что превращает труд Карамзина
в крупнейшее достижение русской допушкинской прозы. Стиль «Истории государства
Российского», без сомнения, оказал прямое влияние на становление гражданской
лирики декабристов и на вольнолюбивую лирику Пушкина Петербургского и Южного
периодов его творчества. |