Москва в изображении А. С. Грибоедова и А. С. Пушкина

Комедия А. С. Грибоедова «Горе от ума* и ро­ман А. С. Пушкина «Евгений Онегин» — два ше­девра русской литературы первой половины XIX века. Насыщенность деталями быта, сцена­ми из жизни, лицами, характерными для той эпохи, определило реалистическое направление этих произведений. Оба писателя стремятся как можно глубже охватить совокупность жизнен­ных явлений, дать исчерпывающий анализ сов­ременной им жизни. Изображение Москвы в обо­их произведениях имеет особое значение для вос­создания духовного, нравственного и социаль­ного бытия России. Хотя в романе Пушкина Москва появляется только в седьмой главе, тогда как действие комедии Грибоедова целиком про­ходит в столице, московская жизнь с ее неповто­римой атмосферой является лучшей характерис­тикой эпохи, описанной в обоих произведениях.

Грибоедов, стоявший у истоков русской ре­алистической литературы, пишет свою комедию в начале 20-х годов XIX века, когда освободи­тельное движение в России было еще на подъеме. Это определяет общий тон комедии и делает воз­можным появление в ней такого персонажа, как Чацкий, представлявшего передовую дворян­скую молодежь до поражения восстания дека­бристов. Действие седьмой главы романа Пушки­на «Евгений Онегин* происходит в 1822 году, по­чти одновременно с действием «Горя от ума», однако писалась эта глава с марта 1827 по фев­раль 1828 года. Несмотря на очевидную ориента­цию Пушкина в изображении Москвы на коме­дию Грибоедова, время написания сказалось на облике описываемого города. Пушкинская Моск­ва— это Москва после 14 декабря 1825 года, опустевшая и утратившая блестящих представи­телей передовой дворянской интеллигенции. Не случайно приехавшая в Москву Татьяна Ларина встречает в московских гостиных не пылкого свободолюбца вроде Чацкого, а Вяземского и «архивных юношей» (так Пушкин в романе на­зывает членов московского кружка любомудров, в основном служивших в архиве Министерства иностранных дел). Они были теми, кому удалось уцелеть после декабрьского разгрома.

Отношение обоих авторов к изображаемой сто­лице неоднозначно. Москва для них, как и для многих русских людей, была тесно связана с по­нятием «отечество», а это слово не было пустым звуком во времена Грибоедова и Пушкина, Всем были памятны подъем патриотизма и самоотвер­женности русского народа при защите Москвы от Наполеона, Москва была не просто географиче­ской точкой на карте империи, она была сердцем России, сердцем родины, с которой все ощущали свою жизненную связь. Поэтому Чацкому, воз­вратившемуся в столицу после длительного от­сутствия, так сладок и приятен дым отечества, Похожие чувства испытывал автор-повествователь в романе «Евгений Онегин*. Подъезжая к Москве, он восклицает: «Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как мно­го в нем отозвалось! о Эти стихи выражают чувст­ва самого Пушкина, 8 сентября 1826 года приве­зенного в Москву из ссылки в сопровождении фельдъегеря и впервые увидевшего после пожар­ную столицу. Уехав из столицы в 1811 году учиться в Лицей, он возвращается назад только через пятнадцать лет.

Однако Москва была и символ ом устоявшегося барского быта, прославителем и защитником ко­торого в комедии «Горе от ума* является Фаму­сов. Именно с такой Москвой Чацкий вступает в противоборство, закончившееся его бегством. В такую Москву приезжает Татьяна, остро чувст­вующая пустоту светских интересов и разгово­ров: «Но всех в гостиной занимает такой бессвяз­ный, пошлый вздор...» Оба автора выражают свое отрицательное отношение ко всем проявле­ниям жизни отсталого крепостного общества, по­нимают необходимость обновления обществен­ных и просто человеческих отношений.

Отсутствие перемен отмечает Чацкий, не ожи­дающий от Москвы ничего нового: сЧто нового покажет мне Москва? Вчера был бал, а завтра бу­дет два*. Ему вторит автор-повествователь в ро­мане: «Но в них не видно перемены; все в них на старый образец...»

Для характеристики мелочности интересов и забот московских жителей, а также косности их быта Грибоедов и Пушкин используют художест­венную деталь. Так, в произведениях обоих авто­ров при описании привычек московского общест­ва упоминается шпиц, маленькая комнатная со­бачка. Дамы держали их в гостиных на коленях. Особенно ценились миниатюрные собачки. Мода на таких собачек пришла в Россию во времена Екатерины П. В XIX веке этой моды в светском столичном обществе придерживались только ста­рухи. Поэтому шпиц Хлестовой и шпиц Пелагеи Николавны — это своего рода свидетельство не­подвижности застывшего быта московского об­щества.

Отсутствие истинных духовных и интеллекту­альных интересов заполняется, в частности, едой, «Обеды, ужины и танцы* — отличитель­ная черта московской жизни у Грибоедова. Фа­мусов даже философствует по поводу обеда, на который ему предстоит пойти: «Ешь три часа, а в три дни не сварится!» В романе Пушкина муж Пелагеи Николавны все «так же ест и пьет за двух*.

Иностранцы — необходимая деталь москов­ского быта, характеризующая нравы общества. Как у Грибоедова, так и у Пушкина упоминают­ся французы, к которым были благосклонны московские дамы: Гильоме, «подбитый ветер­ком», и мосьё Финмуш.

Особой привилегией родовитых дворян счита­лось быть членом Английского клуба. Доступ в клуб был затруднен, и членство являлось знаком принадлежности к коренной барской злите. До­биться избрания в члены клуба было не вопросом денег, а признания в мире дворянской Москвы. Фамусов» по ироническому замечанию Чацкого, «все Английского клоба старинный» верный член до гроба*. Исправным членом клуба является и муж все той же Пелагеи Николавны.

«Смешение французского с нижегородским», упомянутое Чацким, являют в своей речи гости на балу в доме Фамусова. Дамы при встрече, при­ветствуя друг друга и обсуждая наряды, наряду с русскими словами употребляют слова иностран­ного происхождения, некоторые из них, напри­мер слово «тюрлюрлю», обозначающее накидку и возникшее из припева французской, не совсем приличной песенки, не уместны в устах светских женщин. В романе «Евгений Онегин» в сцене встречи Прасковьи Лариной и ее московской ку­зины комический эффект возникает из-за сочета­ния жеманной речи постаревшей княжны Али­ны и нарочито бытовых интонаций матери Та­тьяны.