Акт мужества. Мандельштам очень редко обращался к собственно политической тематике. Но атмосфера времени воссоздавалась им чрезвычайно полно, с поразительной глубиной.

    «Стихи сейчас, — сказал он тогда Ахматовой, — должны быть гражданскими».

    Мандельштам все отчетливее осознавал, что принадлежность к «высокому племени людей» грозит гибелью. Отсюда — появляющееся в его стихах чувство смертельной опасности, избежать которой не удается. Но вызывало это у него не страх, а упорное — назло жестокой силе — противостояние упрекам и угрозам:

                      Я больше не ребенок!

                      Ты, могила,

                      Не смей учить горбатого — молчи! 

                      Я говорю за всех с такою силой, 

                      Чтоб нёбо стало небом, чтобы губы 

                      Потрескались, как розовая глина.

     Весной 1933 г. поэт смог в последний раз побывать в Крыму, который он так любил. Но Крым теперь наводил на мысль не о колыбели человеческой культуры, а о гибели, конце человечества. Страшные реалии эпохи, которую называли тогда эпохой великого перелома, возникают в написанном поэтом стихотворении «Холодная весна. Голодный Старый Крым». Уже в первой строке на слово холодная ложится отсвет близкого по звучанию слова голодный: простая характеристика времени года, состояния погоды обретает зловещий смысл. И дым — просто дым топящейся поутру печи, дым очага — окрашивается в те же смысловые, эмоциональные тона: «...такой же серенький кусающийся дым». Повинна в этом не природа, запаздывающая с долгожданным теплом, — она по-прежнему прекрасна: «Все так же хороша рассеянная даль, Деревья, почками набухшие на малость...» Но эти почти идиллические краски смазываются, когда в стихотворении появляются жертвы насильственно осуществляемой коллективизации, обреченные на голодную гибель:

                      Природа своего не узнает лица,

                      А тени страшные — Украины, Кубани...

                      Как в туфлях войлочных голодные крестьяне

                      Калитку стерегут, не трогая кольца.

   Пренебрегая всякого рода поэтическими красотами, поэт сказал о тех, кто был вычеркнут из жизни сталинскими планами и уже давно не просил ни жалости, ни милостыни. Мастер сложной (до изысканности) метафоры, Мандельштам в этом стихотворении выбирает слова из разряда обычных, избегая всего, что могло бы украсить стих, даже эпитетов, но от этого сказанное им обретает разящую силу обвинительного документа.

   В том же 1933 г. Мандельштамом было написано стихотворение, которое вскоре послужило основным — но далеко не единственным — основанием для ареста (в ночь с 16 на 17 мая 1934 г.), трехлетней ссылки (сначала в Чердынь, затем в Воронеж), а потом и нового ареста (3 мая 1938 г.), завершившегося без суда лицемерно мягким по тем временам (пять лет заключения), но по существу смертельным приговором. Стихотворение это — «Мы живем, под собою не чуя страны...» —распространялось в списках, сам поэт читал его в узком кругу. Пастернак, выслушав, сказал: «Это не литературный факт, но акт самоубийства». Мандельштам и сам понимал, что своим стихотворением подписывает себе смертный приговор, но поступить иначе не мог: это был акт мужества. Арестованный поэт не стал хитрить, отпираться — сразу сознался в авторстве. Известно, что, неожиданно позвонив Пастернаку, Сталин расспрашивал его о Мандельштаме, желая убедиться, что тот действительно мастер: видимо, на самом верху не теряли надежды на то, что поэт «образумится». Но в высочайшую милость Мандельштам не верил: в Чердыни, доведенный до психического расстройства, он попытался покончить с собой, выбросившись из окна больницы, но, к счастью, отделался лишь сломанной ключицей. Психическое расстройство прошло, но душевное равновесие уже не могло восстановиться.

   В стихотворении, о котором идет здесь речь, поэт предпочитает говорить с читателем открытым текстом, избегая на этот раз способности поэтического слова быть многозначным.

   Портрет «кремлевского горца» создан средствами гротеска: