Александр Александрович Фадеев (1901 —1956) почти сразу же после появления «Разгрома» (он печатался в 1925—1926 гг., отдельной книгой вышел в 1927 г.) был признан достойнейшим продолжателем толстовской эпической традиции. Этот роман, обращенный к традициям отечественной классики, к общенациональной проблематике, роман не хроникальный, а сюжетный, с резко очерченными характерами, следует рассматривать в ряду истинно важнейших эпических (или лироэпических) произведений, ставших классикой советской литературы: «Белой гвардии» (1924) М. Булгакова, «Тихого Дона» (1—2-я кн., 1928) М. Шолохова, «Хождения по мукам» (1920—1941) и «Петра Первого» (1929—1945) А. Н. Толстого, романов М. Горького «Дело Артамоновых» (1925) и «Жизнь Клима Самгина» (1925— 1936), а также «Чевенгура» (1929) А. Платонова. «Голос» Льва Толстого действительно слышен в «Разгроме», как ощутим и его проницательный, тщательно отбирающий детали «глаз». Достаточно сопоставить покорность судьбе раненого Андрея Болконского («Война и мир») на поле Аустерлица перед всесильным Небом, веру Кутузова в абстрактные всемогущие начала истории, в дух войска с психологическим состоянием Левинсона в «Разгроме» после отступления, строительства гати, отрыва отряда от белых, как проступает явное сходство интонаций, приемов замедленно-пристального раскрытия потока жизнеощущений героя: «Увидел свой отряд, измученный и поредевший втрое, уныло растянувшийся вдоль дороги, и понял, как он сам смертельно устал и как бессилен он теперь сделать что-либо для этих людей, уныло плетущихся позади него. Они были еще единственно не безразличны, близки ему, эти измученные верные люди, ближе всего остального, ближе даже самого себя... Но он, казалось, не мог уже ничего сделать для них, он уже не руководил ими, и только сами они еще не знали этого и покорно тянулись за ним, как стадо, привыкшее к своему вожаку». Двойное использование слова «уныло» (да еще и «покорно») в картине стихийного, по инерции движения массы, вообще подчеркивание сверхусталости, почти полнейшего растворения вожака, утратившего волю, в столь же безвольной массе очень показательно: это уже не сражение революционной массы, а скорбное шествие, несение крестной ноши. Нести эту ношу, как крест на Голгофу, тяжело, но и сбросить — невозможно... Подобные картины — бесконечные перемещения отряда Левинсона по тайге, почти скитания, частые поражения (их в романе куда больше, чем побед), наконец, гибель разведчика Метелицы (новелла о нем почти самостоятельна), спасение всего девятнадцати бойцов — могут в целом создать впечатление роковой обреченности человека, бессилия его разума перед недобрыми законами, водоворотами истории. «В панике, расстроенными кучками метались по злато-косому ячменю люди, на бегу отстреливаясь из берданок» — так воссоздан и тот бой, в котором Морозка спас индивидуалиста Мечика. Фактически и эти «берданки» (т. е. охотничьи ружья.— В. Ч.) против пушек, и тощие пайки партизан из сухарей, и сами грозные пушки белых и японцев, мечущие снаряды («огненно дребезжащие рыбы»),— все говорит о предельном превосходстве сил врага над партизанами. Невозможно его победить, если почти невозможно даже выжить... Одна из двух последних картин боя, вернее «разгрома», отряда Левинсона может, вероятно, даже напугать. Писатель усиливает впечатление бедствия неожиданной метафорой — снаряды плывут в воздухе, как рыбы: «Их заметили — пулеметы затрещали им вслед, и сразу запели над головами ночные свинцовые шмели. Огненно дребезжащие рыбы вновь затрепетали в небе. Они ныряли с высоты, распустив блистательные хвосты, и с громким шипением вонзались в землю у лошадиных ног... Оглядываясь назад, Левинсон видел громадное зарево, полыхавшее над селом,— горел целый квартал,— на фоне этого зарева метались одиночками и группами черные ог-ненноликие фигурки людей». Фактически вся серия эпизодов как бы восходит к ситуациям исхода из Ветхого Завета на пути избранного народа из Египта к земле обетованной. Победить несчастья (и побеждает их) может только вера, великая идея пути... Не отсюда ли во всех сценах присутствует какая-то «беспечальная», просветленная стихия мировосприятия, веры в тот путь, что избран партизанами? А. Фадеев пишет словно не о смерти, не о гибели, а о победе над ними, над всеми скорбными гибельными обстоятельствами. Понятия «разгром» и «победа» меняются местами. И разгромленный отряд Ле-винсона непобедим, и побеждающие будут в итоге разгромлены. Сейчас, в свете всей судьбы А. Фадеева, некоторых эпизодов «Молодой гвардии» (1946, 1951), совершенно ясно, что в «Разгроме», при явной ориентации на толстовское построение фразы, на толстовский подход к изображению «колебаний» в психике, потока чувств, решений («диалектика души»), господствовало светлое романтическое мировосприятие. А. Фадеев — глубочайший лирик в прозе. Он, безусловно, не упускает из виду сюжет как систему событий, чередование встреч и разлук героев, но всегда мощный лирический поток, восхищение человеком как бы «омывает» предметный мир, событийную канву. Стихия лиризма «входит» в детали и подробности. В романе «Молодая гвардия», в момент, когда автору предстояло рассказать о последних днях в жизни юных героев-подпольщиков Краснодона, арестованных фашистами, писатель прямо признается: «Друг мой! Друг мой! Я приступаю к самым скорбным страницам повести и невольно вспоминаю о тебе...» Этот друг — Гриша Билименко — тоже из юности писателя, из времени «Разгрома». Можно сказать, что А. Фадеев, даже будучи долгие годы секретарем Союза писателей, функционером от идеологии, бюрократической «лошадью ломового извоза» для всяких бюрократических дел, и сквозь толщу лет прорывался мыслью и чувством в далекие времена юности. Лирическая стихия в «Молодой гвардии» — в характерах Олега Кошевого, Ули Громовой, Любки Шевцовой и др.— была столь ощутима, что писатель, как известно, был даже резко раскритикован за это любование молодостью, своеобразный «комсомольский авангардизм», явное увлечение (особенно в лирических отступлениях) подвигом именно молодости, вступившей (без приказа, не по плану) в немыслимо трагический поединок с фашизмом... 3 декабря 1947 г. «Правда» указала, что о плановости забывать нельзя, что из романа выпала «руководящая и воспитательная роль партии». |
Главная 
