Жизненные противоречия с детских лет вошли в душев­ный мир писателя, формируя в нем будущий сатирический талант. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин родился 15(27) января 1826 года в селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии. Отец писателя принадлежал к старинному дворянскому роду Салтыковых, к началу XIX века разорившемуся и оскудевшему. Стремясь по­править пошатнувшееся материальное положение, Евграф Васильевич женился на дочери богатого московского куп­ца Ольге Михайловне Забелиной, властолюбивой и энер­гичной, бережливой и расчетливой до скопидомства. Она стала фактически главой семьи, полновластной хозяйкой имения, правдами и неправдами приумножавшей его до­ходность и состоятельность.

Михаил Евграфович не любил вспоминать о своем дет­стве, а когда это случалось, воспоминания окрашивались неизменной горечью. Под крышей родительского дома ему не суждено было испытать ни поэзии детства, ни семейно­го тепла и участия. Семейная драма сливалась с драмой об­щественной. Детство и молодые годы Салтыкова совпали с разгулом агонизирующего, доживающего свой век крепо­стничества. «Оно проникало не только в отношения между­поместным дворянством и подневольною массою... но и во все вообще формы общежития, одинаково втягивая все сословия (привилегированные и непривилегированные) в омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов лукавства и страха перед перспективою быть ежечасно раз­давленным».

«Столпом и утверждением истины», удержавшим маль­чика Салтыкова на краю этого «омута», явилось Еванге­лие, животворный луч которого произвел в его душе и жизни полный переворот. «Главное, что я почерпнул из Евангелия, — вспоминал Салтыков-Щедрин в автобиогра­фической книге «Пошехонская старина», — заключалось в том, что оно посеяло в моем сердце зачатки общечелове­ческой совести и вызвало из недр моего существа нечто ус­тойчивое, свое, благодаря которому господствующий жиз­ненный уклад уже не так легко порабощал меня». Юноша Салтыков получил блестящее по тем временам образование сначала в Дворянском институте в Москве, по­том в Царскосельском лицее, где сочинением стихов стя­жал славу «умника» и «второго Пушкина». Тут тоже не обошлось без противоречия: времена лицейского братства студентов и педагогов канули в Лету. «В то время, и в осо­бенности в нашем «заведении», — вспоминал Салтыков-Щедрин, — вкус к мышлению был вещью мало поощряе­мою. Высказывать его можно было только втихомолку и под страхом более или менее чувствительных наказаний». Все лицейское воспитание было направлено тогда к одной исключительной цели—«приготовить чиновника».

По окончании Лицея Салтыков определился на службу в Военное ведомство и примкнул к социалистическому кружку М. В. Петрашевского. Этот кружок «инстинктивно прилепился к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Бла-на и в особенности Жорж Занда. Оттуда лилась на нас ве­ра в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что «золотой век» находится не позади, а впереди нас... Сло­вом сказать, все доброе, все желанное и любвеобильное — все шло оттуда».

Учение французских социалистов-утопистов во многом совпадало с «символом веры» Салтыкова, вынесенным из детских и отроческих лет. Достоевский вспоминал, что «за­рождающийся социализм сравнивался тогда, даже некото­рыми из коноводов его, с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение последнего сообразно веку и цивилизации». В социализме видели «новое откровение», продолжение и развитие основных положений нравствен­ных заповедай Иисуса Христа.

Социадщсщы-утописты видели бедствие современной ци­вилизации ,в вопиющем социальном неравенстве, а выход искали на яутях нравственного перевоспитания господст­вующего сословия в духе христианских заповедей. Недо­статком исторического христианства они считали пассив­ное отношение к общественному злу и хотели придать христианскому вероучению активный, действенный харак­тер. Усвоение христианских истин заставит богатых поде­литься с бедными частью своих богатств — ив мире насту­пит социальная гармония. При этом социалисты упускали главный догмат христианства — грехопадение человека, помраченность его природы первородным грехом. Они счи­тали, напротив, что человек по своей природе добр, а зло заключается в извращенном социальном устройстве обще­ства.

Именно здесь Салтыков обнаружил зерно противоречия, из которого выросло впоследствии могучее дерево его сати­ры. Он заметил уже тогда, что члены социалистического кружка слишком прекраснодушны в своих мечтаниях. В повестях «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848) определились характерные особенности писательско­го облика Салтыкова: нежелание замыкаться в отвлечен­ных мечтах, нетерпеливая жажда немедленного практичес­кого результата от тех идеалов, в которые он уверовал. Убежденный в святости заповеди Спасителя «вера без дела мертва есть», Салтыков, подобно Лескову, Толстому и Дос­тоевскому, полагал, что само христианство было бы тщет­ным, если бы оно не содействовало умножению в людях добра, правды и мира.