Роман создавался в 1858 году, когда революционеры-де­мократы и либералы еще выступали вместе. Но симптомы предстоящего раскола, который произошел в 1859 году, глубоко тревожили чуткого Тургенева. Эта тревога нашла отражение в романе. Тургенев понимал: дворянство подо­шло к роковому историческому рубежу, жизнь послала ему суровое испытание. Способно ли оно удержать позицию ве­дущей исторической силы, искупив многовековую вину пе­ред крепостным мужиком?

Лаврецкий — герой, собравший в себе лучшие качества русского дворянства. Он входит в роман не один: за ним тянется   предыстория   дворянского   рода,   укрупняющая проблематику романа.  Речь идет не только о личности Лаврецкого,  но и об исторических судьбах сословия,  по­следним  отпрыском  которого  является герой.  Тургенев обличает дворянскую беспочвенность  — отрыв от родной культуры, от народа, от русских корней. Таков отец Лав­рецкого — то галломан, то англоман. Тургенев опасается, что эта беспочвенность может причинить России много бед. В современных условиях она порождает бюрократов-запад­ников, каким является в романе петербургский чиновник Паншин.  Для Паншина Россия  —  пустырь,  на котором можно осуществлять любые эксперименты. Лаврецкий раз­бивает Паншина и крайних западников по всем пунктам их программ. Он предостерегает от опасности «надменных переделок» России с высоты «чиновничьего самосознания», говорит о катастрофических последствиях тех реформ, ко­торые «не оправданы ни знанием родной земли, ни верой в идеал».

Начало жизненного пути Лаврецкого типично для его круга. Лучшие годы он тратит впустую на светские раз­влечения, на женскую любовь, на заграничные скитания. Как потом Пьер Безухов у Толстого, Лаврецкий втягивает­ся в этот омут и попадает в сети светской куклы Варвары Павловны, скрывающей за внешней красотой холодный эгоизм. Обманутый женой, разочарованный, Лаврецкий круто меняет жизнь и возвращается домой. Опустошенная душа его вбирает впечатления забытой родины: длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой ря­биной, свежую, степную, тучную голь и глушь, длинные холмы, овраги, серые деревни, ветхий дом с закрытыми ставнями и кривым крылечком, сад с бурьяном и лопуха­ми, крыжовником и малиной.

Погружаясь в теплую глубину деревенской, русской глуши, Лаврецкий исцеляется от суеты прошлой жизни. Наступает момент полного растворения личности в течении

русской жизни: «И всегда, во всякое время тиха и неспеш­на здесь жизнь... кто входит в ее круг — покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как ^пахарь борозду плугом. И какая сила кругом, какое здо­ровье в этой бездейственной тиши! Вот тут, под окном, ко­ренастый лопух лезет из густой травы; над ним вытягива­ет зоря свой сочный стебель, богородицыны слезки еще выше выкидывают свои розовые кудри, а там, дальше, в полях, лоснится рожь, и овес уже пошел в трубочку, и ши­рится во всю ширину свою каждый лист на каждом дере­ве, каждая травка на своем стебле».

Живым олицетворением родины, народной России явля­ется центральная героиня романа Лиза Калитина. Эта дво­рянская девушка, как пушкинская Татьяна, впитала в себя лучшие соки народной культуры. Ее воспитывала ня­нюшка, простая русская крестьянка. Книгами ее детства были жития святых. Лизу покоряла самоотверженность от­шельников, святых угодников и мучениц, их готовность пострадать и даже умереть за правду. Лиза религиозна в духе народных верований: ее привлекает в религии не об­рядовая сторона, а пронзительная совестливость, терпели­вость и готовность безоговорочно подчиняться требованиям сурового нравственного долга.

Возрождающийся к новой жизни Лаврецкий получает известие о смерти жены. Он свободен. Вместе с заново об­ретаемым чувством родины к нему приходит новое чувство чистой, одухотворенной любви. Лиза является перед ним как продолжение глубоко пережитого сыновнего слияния с животворной тишиной деревенской Руси. «Тишина обни­мает его со всех сторон, солнце катится тихо по спокойно­му синему небу, и облака тихо плывут по нем». Ту же са­мую исцеляющую тишину ловит Лаврецкий в «тихом движении Лизиных глаз», когда «красноватый камыш ти­хо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода и разговор у них шел тихий».

Любовь Лизы и Лаврецкого глубоко одухотворенна и поэтична. С ней заодно и свет лучистых звезд в ласко­вой тишине майской ночи, и божественные звуки музы­ки, сочиненной старым музыкантом Леммом. Но что-то настораживает читателя, какие-то роковые предчувствия омрачают радость. Лизе кажется, что такое счастье не­простительно, что за него последует расплата. Она сты­дится той радости, той жизненной полноты, какую обещает ей любовь.

Как верующая девушка, истинная христианка, Лиза считает, что счастье на земле не зависит от человека, да и не может земная жизнь дать нам почувствовать и пережить   всю  его   полноту.   Всякое   стремление  к  личному счастью, всякая погоня за ним греховны в своей основе.

Утонченным нравственным чутьем Лиза оценивает не­достойную реакцию Лаврецкого на известие о смерти же­ны, вызвавшее не боль, не сострадание, а скорее чувство облегчения и тайной радости. Лиза упрекает его за это: «Мне все мерещится ваша покойная жена, и вы мне страш­ны». Порой и сам Лаврецкий, нравственно прозревая, чув­ствует страх за себя. «Иногда он сам себе становился гадок: «Что это я, — думал он, — жду, как ворон крови, верной вести о смерти жены». И «в его душевном состоя­нии было что-то возмутительное для чистого чувства». В положении Лаврецкого оказывается возмутительной сама мечта о возможности личного счастья, как бы купленного ценой смерти некогда близкого ему человека.

Чувство внутренней вины обостряет входящая в роман народная тема. Укором влюбленному Лаврецкому является образ крепостного мужика: «С густой бородой и угрюмым лицом, взъерошенный и измятый, вошел он в церковь, ра­зом стал на оба колена и тотчас же принялся поспешно креститься, закидывая назад голову после каждого покло­на. Такое горькое горе сказывалось в его лице, во всех его движениях, что Лаврецкий решился подойти к нему и спросить его, что с ним. Мужик пугливо и сурово отшат­нулся, посмотрел на него... «Сын помер», — произнес он скороговоркой и снова принялся класть поклоны...»

В самые счастливые минуты жизни Лаврецкий и Лиза не могут освободиться от тайного чувства стыда, от ощу­щения непростительности своего счастья. «Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть, он доволен своей судьбою... Что ж? захотел ли бы ты поменяться с ним?» И хотя Лав­рецкий спорит с Лизой, с ее суровой моралью, в ответах девушки чувствуется своя правда и сила.

И вот оказывается, что известие о смерти жены было ложным. Варвара Павловна неожиданно приезжает в Рос­сию. Катастрофа романа Лизы и Лаврецкого не восприни­мается как роковая случайность.  В ней герою видится суровое предупреждение, возмездие за пренебрежение об­щественным долгом,  за жизнь его отцов,  дедов,  за про­шлое самого Лаврецкого, за обольщения последних дней. Как возмездие принимает случившееся и Лиза, решаю­щая уйти в монастырь, совершая тем самым нравственный подвиг: «Такой урок недаром, — говорит она, — да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у ме­ня все щемило. Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все. Все это отмолить, отмолить надо... Отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек».

В счастливые мгновения любви Лаврецкий мечтал о ду­ховном союзе с Лизой. «Но Лиза, — думал он, — не чета той: она бы не потребовала от меня постыдных жертв; она не отвлекла бы меня от моих занятий; она бы сама вооду­шевила меня на честный, строгий труд, и мы пошли бы оба вперед к прекрасной цели».

Этим мечтам не суждено осуществиться. Уход Лизы в монастырь утверждает то качество русской святости, кото­рое вызывало у Лаврецкого и стоящего за ним автора некоторую тревогу. Настораживал тот мироотречный уклон, который был свойствен духовным порывам народа, относившегося подчас ко всей земной жизни как к царству греха.

Лаврецкий исполнит в романе другую исконную запо­ведь христианина — «в поте лица добывать хлеб свой». В эпилоге романа прозвучит элегический мотив скоротечнос­ти жизни, стремительного бега времени. Прошло восемь лет, ушла из жизни Марфа Тимофеевна, не стало матери Лизы Калитиной, умер Лемм, постарел и душой и телом Лаврецкий. В течение этих восьми лет совершился пере­лом и в его жизни: он перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях и достиг того, чего доби­вался, — сделался хорошим хозяином, выучился «пахать землю», упрочил быт своих крестьян.

Но все же грустен финал тургеневского романа. Ведь од­новременно с этим, как песок сквозь пальцы, утекла в не­бытие почти вся молодая жизнь героя. Поседевший Лав­рецкий посещает усадьбу Калитиных: «Он вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза, была та самая скамей­ка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счаст­ливых, неповторившихся мгновений; она почернела, ис­кривилась; но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости, и в горести, — чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, кото­рым когда-то обладал».