Георгий Владимирович Иванов (1894—1958). Жизнь в России. Раннее творчество. Родился в дворянской обедневшей семье, учился во Втором кадетском корпусе, рано увлекся поэзией, печатался с 1910 г. В 1912 г. вступил в акмеистический «Цех поэтов», сблизился с кругом Н. Гумилева, разделив его взгляды на искусство, в частности на предметность, «вещность» образного строя. В России выпустил ряд сборников: «Отплытие на остров Цитеру» (1912), «Горница» (1914), «Памятник славы» (1915), «Вереск» (1916), «Сады» (1921), «Лампада» (1922). Начинал свой творческий путь с долгих поисков собственной темы, болезненно реагировал на критические замечания А. Блока. Первая книга была перегружена мифологическими фигурами, подражаниями М. Кузмину и И. Северянину (обращением к последнему открывался сборник). Но уже здесь содержались поэтические находки — авторская дума о метаморфозах мира, переданных средствами изменяющегося пейзажа (один цикл так и назван — «Когда падают листья»). В лучших произведениях эта тема осмыслена широко — как прощание со светом, молодостью, красотой, воплощена своеобразным параллелизмом трагического удела человека с переломными состояниями природы: Мертвую девушку в поле нашли, Вялые травы ей стан оплели, Взоры синели, как вешние льды, В косах — осколки вечерней звезды. Плакала тихо вечерняя мгла, Небо шептало, что осень пришла. В стихах, посвященных Первой мировой войне, немало «победных» настроений, безлико-торжественных выражений («блистательные дни», «подвиг правый»), однотипных христиански-мифологических образов («крылатый и мудрый» Георгий Победоносец, «суровый ангел в вышине»). Но и здесь есть «второй план»: раздумья об исторической судьбе России, о любви к «железной родине моей». Дым, огонь, лавины, «свинцовый дождь» — трагические знаки искаженного мира. А неожиданно будто появившиеся мотивы сочельника, Рождества приобретают смысл очищения, преображения земли: И поля, окропленные кровью, Легкий снег запушит белизной. В жизнеощущении молодого поэта созревали тревожные ноты, вызванные восприятием всеобщей механистичности и стихийности. В вечно круговом движении природы притаился неосмысленный людьми «танец» существования: Танцуем легкий танец мы, При свете ламп не видим тьмы. Поэтому ...неизвестно, Какие сны, закаты, города — На смену этим бледным позолотам — Какая ночь настанет навсегда. В сборнике «Вереск» Г. Иванов неоднократно обращался к французской живописи XVI — начала XVIII в.— К. Лор-рену, А. Ватто. Интерес к ним проистекал, видимо, от внутренней темы картин: в строгих пейзажах Лоррена открывались мечтательные настроения, за галантными сценами Ватто таились утонченные переживания. Иванов мастерски запечатлел иное, но по тому же принципу: за кажущимся благополучием — подстерегающую ночь, тьму. В бесстрастной земной красоте увидел мрачные предзнаменования: «Все бездыханней, все желтей пустое небо», на «бледной коже» пригорка «след когтей отпламеневшего заката». Выразительная зримость неведомой, сокрытой трагической сущности мира достигнута как-то особенно легко — соотнесением с загадками изменчивой природы. Разделяя многие творческие запросы Т. Готье, Г. Иванов в сходной с ним сфере нашел безрадостным предчувствиям спасительное «противоядие» в искусстве. Творчество заживляло душевные раны: Слилась с действительностью легкая мечта. Шум города затих. Тоски распались узы. И чувствует душа прикосновенье музы. Еще взволнованнее сказано о единственном рае — сердечной близости: любимые глаза — «источник ясный», над которым «путник наклоняется страдой». «Бесстрастный материал» (Готье) жизни преображен в вечные духовные ценности мира. К молодому поэту пришла пора зрелости. |
Главная 
