Новый тип счастливца-жизнеустроителя перекликается с Якимом Нагим и Ермилом Гириным, несет в своей дупле что-то от Савелия, что-то от Матрены Тимофеевны, что-то от своего крестного отца — деревенского Власа-старосты.

В характере нового общественного деятеля Некрасов еще решительнее подчеркивает народно-христианские его истоки, ориентируется на традиции отечественного благо­честия.

Создавая образ Гриши Добросклонова, поэт, по-видимо­му, держит в качестве одного из его прототипов не столь­ко личность Добролюбова, сколько свойственную русскому идеалу святости преобладающую черту — добротолюбие, неискоренимое убеждение, что не может быть истинной праведности без добрых дел.

Некрасовский герой — сын не городского дьякона или священника, как Чернышевский и Добролюбов, а бедного сельского дьячка. Будущее России Гриша связывает с пра­вославными идеалами нестяжателъства и скромного дос­татка: «Мы же немного / Просим у Бога: / Честное дело / Делать умело / Силы нам дай! // Жизнь трудовая — / Дру­гу прямая / К сердцу дорога, / Прочь от порога, / Трус и лентяй! / То ли не рай?» Некрасов специально подчерки­вает народно-крестьянские истоки добротолюбия юного праведника. Крестным отцом его является Влас, который «болел за всю вахлачину — не за одну семью». И в серд­це Григория «с любовью к бедной матери» слилась «лю­бовь ко всей вахлачине». Ведь именно крестный Влас и другие сердобольные вахлаки не дали семье дьячка Трифо­на умереть с голоду. В числе наставников отрока упомина­ется учитель духовной семинарии отец Аполлинарий, народолюбец и патриот. Его мудрость тоже входит в фи­нальную песню «Русь», сочиненную Гришей: «Издревле Русь спасалася / Народными порывами». / (Народ с Ильею Муромцем / Сравнил ученый поп.)».

В «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов впервые по­казал появление народного заступника не из высших слоев общества, а из крестьянской среды. Изменилось и пред­ставление Некрасова о роли героической личности. В нача­ле 1860-х годов поэт в «сеятелях» видел творческую силу истории, без них, считал он, «заглохла б нива жизни» («Памяти Добролюбова»). В «Пире...» Некрасов связывает надежды на перемены с Ангелом милосердия, который волей Божьего промысла будит восприимчивые души лю­дей из народа и зовет их с путей лукавых на иные, узкие, праведные пути. Призывная песня, которую Ангел поет о торной дороге соблазнов и тесной дороге заступничества за обойденных и угнетенных, восходит к известным словам Спасителя: «Входите тесными вратами; потому что широ­ки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7: 13—14). Как и в раннем творчестве, народные заступники у Некрасова отмечены «печатью дара Божия», судьба их подобна коме­те — «падучей звезде». Но круг их расширяется — и не только количественно: происходит качественное обновле­ние, в него все более активно включаются выходцы из са­мого народа: «Встали — небужены, / Вышли — непроше­ны, / Жита по зернышку / Горы наношены!»

Встали те, которых «сеятели» не будили: их пробуж­дение произошло не по людскому самоуправству, а по Божьему произволению. Гриша в этом смысле гораздо скромнее предыдущих героев Некрасова, он не мыслится поэтом в роли «гения», призванного вести за собой «спя­щую» Русь. Она уже не спит — она давно бодрствует, она учит отрока всматриваться в ее жизнь. «Сеятелем» оказы­вается не интеллигент с богатым книжным опытом, а выс­шая сила, движущая историю.

Пробуждение народа воспринимается теперь Некрасо­вым как органический процесс, концы и начала которого, как «ключи от счастья женского» и народного счастья во­обще, находятся в руках «у Бога Самого». Это пробужде­ние напоминает рост хлеба на Божьей ниве, сулящей тер­пеливому труженику богатый урожай. «Поднимающаяся рать» сравнивается с природным явлением, с нивой, на ко­торой, по Божьей воле и человеческому усердию, зреют обильные хлеба.

Но если народное пробуждение — природный процесс, подчиненный законам Божеским, а не человеческим, тре­бующий от человека лишь соучастия в нем, то его нельзя ни искусственно задержать, ни умышленно ускорить: к не­му надо быть чутким и действовать не по своему произво­лу, а в соответствии с его скрытым ритмом, подчиняясь его самодовлеющему ходу. Всякие попытки «торопить исто­рию» искусственны, неорганичны и заведомо обречены на провал. Нельзя до времени найти счастливого или насиль­ственно осчастливить народ. Можно лишь «в минуту унынья» мечтать о его будущем, но смиряться с тем, что рождение гражданина в народе сопряжено с долгим, пло­дотворным процессом роста и созревания, цикл которого установлен свыше и человеком не может быть укорочен или удлинен:

Еще суждено тебе много страдать, Но ты не погибнешь, я знаю...

Эта мудрая правда — открытие позднего Некрасова, связанное с постепенным изживанием и преодолением просветительства. Гриша потому и доволен созревшей в нем песней «Русь», что в ней как бы помимо его воли «го­рячо сказалася» «великая Правда». И в готовности завтра разучить эту песню с вахлаками нет у Гриши самоуверенности. Он знает меру собственным словам и слабым челове­ческим силам и не уповает самонадеянно на свои просве­тительские способности. Потому и возникает у него посыл­ка к силам горним и высшим: «Помогай, о Боже, им!» Его песня, сколь бы удачной она ни была, может повлиять на мужиков лишь в той мере, в какой в ней выразилось Божье произволение. Брат Гриши, выслушав «Русь», ска­зал: «Божественно». Значит, у народолюбца есть надежды, что она будет понята народом. Такой финал — поэтичес­кий вызов Некрасова народническому радикализму, теории «героя и толпы», лежавшей в основе этого общественного движения.

Но ведь и песня «Русь» еще не предел и не итог. Как к святому в «тонком сне», к Грише приходят еще невнят­ные и не оформленные в слова звуки новой песни, лучше и краше прежней. Эти «благодатные звуки», пока еще не сложившиеся в песню, обещают «воплощения счастия на­родного» — тот ответ, который тщетно искали некрасов­ские ходоки-правдоискатели. А потому пути странников, как и пути народных заступников, устремлены в таин­ственные дали истории.