Исповедь поэта в книге «Тяжелая лира». Самым крупным творческим достижением этих лет стало переиздание в 1923 г. расширенной и переработанной «Тяжелой лиры. Четвертой книги стихов», вышедшей годом раньше в Петрограде. В этом сборнике предельно сгущаются мрачные мотивы: «Грядущего не надо, / Минувшее в душе пережжено», мучает выстраданное право «любить и проклинать» Россию, «громкую державу». В болезненных надрывах происходит окончательный разрыв между скромным человеческим опытом («сосудом непрочным и некрасивым») и «чистой высотой» души («К Психее», «Душа», «Искушение»). Душа поэта На высоте горит себе, горит — И слез моих не осушит. И от беды моей небольно ей, И ей невнятен стон моих страстей. Одиночество при столь трагическом саморасщеплении порождает неприятие рода людского, гаснут теплые эмоции: Здесь, на горошине земли, Будь или ангел, или демон. А человек — иль не затем он, Чтобы забыть его могли. («Гостю» ) Столь тягостные подозрения приносили, думается, страшную горечь самому автору, поскольку он и в себе чувствовал разлагающее начало. Однако желчные строки вызвали издевательские отзывы Г. Иванова, Г. Адамовича, Д. Святополка-Мирского. Последний причислил Ходасевича ко всем, «кто не любит поэзии». Творчество создателя «Тяжелой лиры» было исполнено волнующей исповедальности («Пускай минувшего не жаль...», «Люблю людей, люблю природу...»), «редкой мыслеемкости и вместе с тем краткости признаний» («Гостю», «Жизель», «Когда б я долго жил...»), оригинального запечатления высоких и низменных проявлений («В заседании», «Стансы»), внутренней энергии поэтической речи. Лирика Ходасевича вдохновлена глубокой философской мыслью о «прорезывающемся» сквозь бренное тело Духе («Из дневника»), о «тайном слове» — «ключе от бытия иного» («Порок и смерть»), о прорастающих крыльях («Не верю в красоту земную»). Этот процесс передан условным соотнесением с острой болью физической: «По нежной плоти человечьей / Мой нож проводит алый жгут». «Кровавые краски» оттеняли, однако, перерождение тленного мира, где лишь порой слышится «биенье совсем иного бытия» («Не жить, не петь...»), воскресение мертвой «красы» («Невеста»). Нельзя согласиться с Г. Адамовичем, считавшим, что Ходасевич как романтик не смог преодолеть конфликт между искусством и реальностью. Источник страданий и дерзаний поэта был значительно сложнее и многозначнее — несовершенная человеческая жизнь, в которой гибнет Богом данная Душа. Романтический идеал восходил к феномену полной гармонии, соответственно ему и потрясения приобрели максимальную силу. |
Главная 
