Жан Рэй

Я ИЩУ МИСТЕРА ПИЛГРИМА^*

Я ищу мистера Пилгрима из Левендер Хилла.

Именно там проживал он в то время, когда меня, благодаря его показаниям, на полтора года засадили в кутузку. Промолчи он на суде, и я остался бы на свободе с прошлым чистым и незапятнанным, как первый снег. Он этого не сделал, и теперь в Скотленд-Ярде на меня заведена карточка с фотографиями в фас и профиль и отпечатками моих пальцев. В ней записано: Эдвард Френсис Сомз, служащий, кража со взломом. Поэтому я и лишился Эмилии Гудвин, моей невесты, которая принесла бы мне счастье, стань она моей женой.

Но могла ли она выйти замуж за человека, который ночью взломал двери и проник в контору ее хозяев «Хиччинс, Бессер и К?»? А именно в этом ее убеждали те господа вкупе с ее родной теткой, гнусной ведьмой Бетси Мелдон, которая терпеть меня не могла, и у которой жила моя Милли, в то время как государство за казенный счет разместило меня в Вормвуд Скраббз.

Всему виной была проклятая записочка, которую мне однажды принесли:

«Эдвард Сомз! Наивный дурачок! Милли издевается над Вами!

Прочтите письма, что хранятся в ее столе в конторе «Хиччинс, Бессер и К?». Бай-бай, мой милый, славные рожки уже ждут тебя».

Я был ревнив как тигр. Но тигр умеет выжидать… Однако не будем забегать вперед. Фирма «Хиччинс, Бессер и К?» ютилась на одной из улочек, прилегающих к Беттерси Парк Роуд. Безобразное, как и сама улица, здание конторы было не прочнее карточного домика – уж очень скупыми были эти старые обезьяны, торговавшие бурым мылом, гуталином, содой и прочей дрянью в баночках и бутылочках для наведения чистоты и порядка в доме.

Ветхая дверь конторы распахнулась легко, как решетка Клэпхем Гардена, с дверью кабинета тоже не пришлось возиться, хотя она и скрипнула, открываясь, но это быть мышиный или крысиный писк. Конторка Эмилии не была заперта на ключ, а в ящике лежали только шестипенсовый романчик, несвежий носовой платочек, да потрескавшийся тюбик губной помады: письмами и не пахло.

С легким и радостным сердцем покинул я контору «Хиччинс, Бессер и К?», но, выходя, я у самых дверей столкнулся нос к носу с Пилгримом и в сердцах обозвал его проклятым кротом. А наутро господа «Хиччинс, Бессер и К?» обнаружили следы взлома и подняли шум – у них, украли деньги, большие деньги, целых сто десять фунтов. Кстати говоря, страховая компания тут же покрыла их убытки. А ведь я и ржавого гвоздя не тронул в этом мусорном ящике. Но мистер Пилгрим ясно разглядел меня в свете фонаря, торчавшего у входа в контору. Он видел, как я выходил из конторы, и заявил, что я с яростью толкнул его, и он целых три дня хромал. Будучи свидетелем, он все это изложил суду, и негодяи в белых париках во всем ему поверили.

Защищаясь, я рассказал об анонимной записке и письмах, которые рассчитывал найти в конторке Эмилии. Услышав мои слова, бедняжка, которую тоже сделали свидетельницей, едва не лишилась чувств.

За восемнадцать месяцев содержания на казенный счет я заплатил добрым именем, невестой и должностью коммивояжера у «Фраммера и сыновей». Я отбыл свой срок полностью, так как в рапорте директора тюрьмы было отмечено мое плохое поведение. Я однажды нарушил внутренний распорядок – дал табаку коллеге по несчастью Биллу Гранту, которому было запрещено курить.

Я очень полюбил Билла Гранта, соседа по тюремной мастерской, где мы плели легкую прогулочную обувь; он рассказывал мне захватывающие случаи из своей жизни авантюриста, обучал меня многим полезным вещам. Когда меня выпустили на свободу, я умел изготовлять отмычки для самых лучших замков, знал, как щипцами для завивки волос захватить ключ и открыть дверь, закрытую на двойной оборот замка, а память моя хранила несколько верных адресов.

Те пятнадцать шиллингов, что выдал мне тюремный бухгалтер, выпуская из заключения, оказались недолговечнее роз, и я без особых колебаний стал наносить ночные визиты в дома, указанные Биллом. Это занятие позволило мне быстро округлить капиталец. Мало кто представляет себе, сколь легко набивать карманы чужим добром.

Пока суд да дело, обрел желанную свободу и Билл Грант – радостной была наша встреча. В прошлые годы Билл накопил немало денег, которые ему удалось уберечь от прожорливой воровской своры, что находится на содержании государства. Отныне он мог мирно жить на свою ренту. Так он и поступил, ибо потерял вкус к тухлому овсяному вареву и спитому чаю английских тюрем.

Билл стал моим лучшим другом и совершенно бескорыстным учителем. Он научил меня вскрывать сейфы длинными стальными иголками с помощью крохотного микрофона, открывавшего тайну шифра; он объяснил мне, как справиться с самым усовершенствованным замком, применяя толовую шашку и оконную замазку.

Я стал грабить пригородные филиалы банков, учреждения второстепенные, а потому слабо охраняемые.

Кингстон Мидленд принес мне семьсот пятьдесят фунтов звонкой монетой, Риверсайд Банк – тысячу двести, и закладная контора Леви и Перлматтера – четыре тысячи.

– Довольно, – сказал Билл, – теперь иди на Генри-стрит к Марголини.

Расположенная по соседству с Риджентс Парк, Генри-стрит – улица спокойная и величественная, а особняк Марголини – древнее здание с претензиями на славное историческое прошлое.

Марголини, старое чучело с хитрым колючим взором, встретил меня с распростертыми объятиями. Он содержал одно из крупнейших игорных заведений Лондона и зарабатывал немало денег.

Он занялся мною и в три месяца сделал меня самым ловким из шулеров. Марголини сообщил Биллу Гранту, что гордится мною и уверен, что передо мною открыты все пути.

Я получал тридцать процентов прибыли, и меня ни разу не то что не поймали, а даже и не заподозрили в передергивании карт…

Со времени дела «Хиччинс, Бессер и К?» прошло пять лет, когда Марголини заболел и поставил меня во главе дела. Дорогие мои!.. Вы слыхали выражение «грести деньги лопатой»?.. Я этим и занимался – греб деньги лопатой, и притом лопатой солидных размеров!

На следующий год Марголини вручил господу богу свою душу, душу человека, не умевшего трястись над каждым грошом; он оставил мне добрую половину своего богатства и совет поскорее прикрыть дело на Генри-стрит. Я последовал его совету не без выгоды для себя.

Отныне я богат, очень богат. Осторожности ради, а может и по склонности характера, я вел жизнь порядочного буржуа. Под именем Гаспара Спитерсона я проживал в уютной квартирке на Уоррен-стрит, улице зажиточных людей со спокойным нравом характера.

Благодаря Биллу Гранту у меня были подлинные документы, что мешало шпикам совать свой нос, куда не следовало. Я распростился с превратностями жизни и с несказанным удовольствием вкушал прелести безоблачного существования. Ел я в великолепном ресторане на Олбани-стрит и коллекционировал приключенческие и детективные романы. Ни с кем, кроме Билла Гранта, я не встречался.

Я говоря словами одной древней поэмы, я мог бы «спокойно ожидать смерти», не приснись мне однажды ночью Эмилия.

С тех пор, как я обрел свободу, женщины совершенно перестали меня интересовать, так как я внял мудрому совету Билла Гранта.

– В нашей профессии, – говорил он, – женщина является врагом номер один. Даже если ты порвал с прошлым.

И приводил многочисленные примеры.

Ох уж эти проклятые глупые грезы!

Я вернулся в прошлое. Эмилия, моя Милли, как я ее называл, была в чудесном голубеньком платьице, которое ей необыкновенно шло. Мы сидели на скамейке в парке и строили проекты на будущее, когда мимо проехал автомобиль.

– «Хиллман», – воскликнула она. – Эдди, когда ты разбогатеешь, мы купим себе такой же!

– Я богат, – ответил я.

– Не говори глупостей, – возразила она.

Машина остановилась, и из нее вылез Пилгрим! Собственный крик разбудил меня.

Мгновением позже с постели встал совершенно иной человек – человек, горестно сожалеющий об утраченном счастье и гневно ненавидящий Пилгрима, лжесвидетеля, негодяя и предателя.

Окажись тогда рядом со мной Билл Грант, он бы излечил меня своими насмешками, убедив в том, что любой сон есть дым и обман, и все было бы иначе. Но у него был острый приступ ишиаса, и он лечился в Экс-ле-Бен по указанию самых знаменитых врачей.

В моем мозгу звучал лишь один ритм: Милли… Пилгрим… Пилгрим… Милли…

Вначале я надеялся, что через несколько дней этот навязчивый лейтмотив стихнет, но нет, эти два имени все сильнее и сильнее бередили старую рану, словно рядом орал какой-то адский усилитель.

– Надо покончить с этим злом! – изводил я себя целыми днями.

Я обратился в одно агентство, известное как своими ценами за оказываемые услуги, так и умением хранить тайну.

Эмилия была замужем за неким Григгсом и проживала в Виллесдене. ЕЕ муж занимался делами в Сити, но дела его вряд ли шли блестяще, так как супружеская пара не производила впечатления богатой.

О Пилгриме я узнал значительно меньше. Только то, что в дни суда надо мной он проживал в Левендер Хилле. Потом Пилгрим словно сквозь землю провалился, и никто ничего не знал о нем.

Столь скудные сведения меня не устраивали, и я решил взяться за дело сам.

Дом Григгсов в Виллесдене располагался рядом с громадным пустырем и выглядел настоящей развалюхой – меня даже взяло сомнение, а живет ли в нем кто.

В ближайшем баре меня встретил благодушный и болтливый хозяин.

– В округе сдается много домов, – поведал он мне. – Да и цены сходные. Вы говорите о той развалине, что рядом с домом Гранжи? Там живут Григгсы, хотя их почти никогда не бывает дома. У них небольшая машина, на которой они и разъезжают. Но здесь есть дома и поуютней.

– Некогда я знавал одного Григгса, – солгал я.

– Человек с бородкой а ля Гарибальди, – скривился хозяин, – самодовольный тип, который ни на кого не обращает внимания и считает, наверное, мое заведение недостаточно шикарным для себя. Впрочем, у него, может, и пропустить стаканчик не на что, он не похож на богача.

Затем я направился в Левендер Хилл. Хотя и не знаю по каким соображениям, но меня потянуло в квартал, в котором Пилгрим не жил уже долгие годы. Если хотите, называйте это интуицией, я сам недостаточно образован, чтобы объяснять такие вещи.

Когда я добрался до места и сворачивал на Сагден Роуд, мимо прошла женщина, которая, казалось, торопилась куда-то. На ней было желтенькое, давно вышедшее из моды пальтецо и шляпка, от которой за двадцать шагов разило дешевкой. Лицо женщины было до безобразия размалевано.

– Ну и верблюд, – подумал я. Но мгновением позже чуть не закричал от изумления. – Впереди была Эмилия Гудвин, ныне миссис Григгс! Она меня не узнала и продолжала свой путь, ковыляя в растоптанных туфлях на перекошенных каблуках. Почему я не уехал в тот момент? Это создание со впалыми щеками, угасшим взором, эта развалина, отделанная гипсом и штукатуркой, не пробуждала во мне тех чувств, которые я некогда питал к божественной Милли.

Она остановилась около какого-то дома, открыла ключом дверь и исчезла внутри.

Интуиция? Скорее всего любопытство, и ничего более, пробудилось у меня. Вечерело, стало холодно и сыро, а в розовом тумане зажглись первые фонари.

Я остановил машину в слабо освещенном месте, откуда хорошо просматривался дом, и устроился поудобнее. Надо было быть готовым к долгому ожиданию, дабы узнать хоть что-то.

Около дома остановился небольшой автомобильчик. Это был древний «хиллман» в весьма плачевном состоянии: бампера были побиты и перекошены, половина стекол отсутствовала, краска облупилась. Из машины вылез человек с густой бородой и скрылся в доме. Вот как, оказывается, выглядел М. Григгс, вытеснивший меня из сердца Милли.

Дверь распахнулась вновь. Я увидел Милли, которая окинула улицу подозрительным взглядом. Улица была безлюдна, ее постепенно заволакивал туман. Мой одинокий автомобиль внимания Милли не привлек.

Она подала знак рукой – из дома показался бородач с длинным и тяжелым свертком, который он запихнул в машину. Бородач сел за руль. Милли примостилась рядом с ним. Мотор «хиллмана» чихнул несколько раз и завелся. Мой мощный «бентли» двинулся вслед. Вскоре Григгсы прибыли в Виллесден и остановились перед своей лачугой. Мужчина опять тащил огромный сверток.

Бетонная стена окружала сад, и я увидел поверх нее колеблющиеся отсветы фонаря: свет дрожал так, словно державшей фонарь руке не доставало твердости.

Затем я услышал глухой стук – кто-то рыл землю. Что мне стоило заглянуть поверх стены? Все происходящее было очень подозрительным. Однако мне удалось разглядеть только Эмилию с большим кучерским фонарем в руке, да бородатого человека, копавшего яму в углу сада.

Часом позже «хиллман», гремя железом, поехал прочь, а за ним следом покатил и мой «бентли».

На миддлсекской дороге из «хиллмана» выжали все, на что он был способен. Мы проехали Кингсбери, потом Гринфорд. Уже было совсем поздно, когда «хиллман» въехал в ясеневую аллею парка. На одном из столбиков ограды я заметил эмалированную табличку «Гровс – Гарри В. Кассиди, эсквайр».

Туман рассеялся, лунный свет заливал местность и высившийся в конце аллеи элегантный коттедж.

В окнах первого этажа вспыхнул свет.

«А почему бы мне не заглянуть внутрь?» – сказал я сам себе, пересек ухоженную лужайку и заглянул в роскошно обставленную гостиную.

Посредине стоял богато сервированный серебром и хрусталем стол, уставленный изысканными холодными закусками. Из ведерка выглядывали золотистые горлышки бутылок с шампанским.

И тут случилось нечто весьма неожиданное. Эмилия протерла лицо салфеткой, и гнусный грим исчез. Она набросила на плечи шелковый пеньюар, вышитый серебряными и жемчужными нитями. Мужчина же надел халат и… сорвал с себя бороду. Тысяча святых и дьяволов! Как я удержался от крика! Милли была прекраснее, чем когда-либо, а человек, стоявший перед ней, был ни кем иным, как Пилгримом.

Ах, Эдвард Сомз… наивный дурачок, как говорилось в той самой записочке. Разве ты не заметил, сидя на позорной скамье меж двух полицейских, какие восхищенные и похотливые взгляды бросал Пилгрим на заплаканную Милли? Теперь-то ты достаточно умен, чтобы понять и остальное – лжесвидетель строил куры твоей невесте, а проклятая тетушка Бетси наверняка сделала все, чтобы он женился на твоей суженой. Бедняжка Эдвард Сомз!

…Я поспешил вернуться в Лондон, чтобы поразмыслить кое над чем и принять решение.

Григгс… Кассиди… Пилгрим… Лачуга в Виллесдене и уютный загородный коттедж в Гринфорде, старый разваливающийся «хиллман» и, конечно же, дорогой современный автомобиль в гараже усадьбы «Гровс». Парочка вела двойную жизнь, но почему?

На след меня навело обычное уведомление полиции, появившееся несколько дней спустя в одной вечерней газете.

«Лиц, могущих дать сведения о мисс Беллинде Сортон, исчезнувшей восемь дней назад из своего дома, Сагден Роуд, 101, просят явиться к инспектору Малонею в Скотланд-Ярд. Одновременно исчезли ценные бумаги и драгоценности стоимостью примерно восемь тысяч фунтов стерлингов».

Сагден Роуд, 101… Это был тот самый дом, перед которым в памятный туманный вечер остановился «хиллман».

Более размышлять не стоило. Конечно, я не подумал о том, чтобы помогать правосудию, отправившись к инспектору Малонею; я решил действовать самостоятельно, на свой страх и риск.

В тот же вечер я явился в Виллесден, запасшись мощным электрическим фонарем и лопатой.

Не будем говорить об интуиции, но скажем так – я уже догадывался, что найду в яме, вырытой Григгсом-Кассиди-Пилгримом.

Я не ошибся. Там покоился труп старой женщины, обернутый в промасленную ткань. Могилу я вновь засыпал и – хотите называйте это интуицией – исследовал другой угол сада.

Там я наткнулся на черепа и кости, обработанные негашеной известью. Мне стало не по себе, и вернувшись домой, я осушил полбутылки виски, хотя обычно не пью. На следующий день я провел несколько часов в публичной библиотеке недалеко от Флит-стрит, где хранились подшивки старых газет.

Я нашел там имена восьми женщин, исчезнувших из Лондона вместе с драгоценностями и ценными бумагами при обстоятельствах, сходных с обстоятельствами исчезновения мисс Сортон.

Но не думайте, что теперь у меня возникло желание выступить свидетелем против Пилгрима. Хотя мое-то свидетельство было бы чистейшей правдой.

Повторяю, я ни в чем не хотел помогать машине правосудия, которая столь несправедливо обошлась со мной. Я хотел вести игру сам, чтобы сполна отомстить гнусной каналье, отнявшему у меня самое дорогое в мире.

* * *

Вот текст первой анонимной записки, посланной мистеру Кассиди, эсквайру.

«Кто решит сложный арифметический пример: Григгс – Кассиди – Пилгрим?»

Второе письмо, прибывшее в «Гровс» на следующий день, гласило следующее:

«Некто внимательно следит за небольшой лачугой с садом в Виллесдене. Не покидайте «Гровс».

Третье письмо:

«Покойся в мире, в своем смоляном саване, старая и богатая мисс Сортон».

Четвертое:

«Кастерс: 20 000 фунтов в ценных бумагах и драгоценностях.

Хонней: 7 500 в серебре и ценных бумагах.

Гарфильд Брент: 6 000.

Прочие, брошенные как мерлуза в негашеную известь: 65 000 фунтов».

Я рассчитывал так, чтобы письмо пришло в «Гровс» с вечерней почтой, и, увидев уходящего почтальона, пробежал по аллее красных ясеней, пересек лужайку и заглянул в гостиную.

Эмилия и Пилгрим сидели за столом, Эмилия держалась хорошо, а от Пилгрима осталась только тень. Он все время пил виски; на скатерти перед ним лежало несколько голубых таблеток подозрительного вида. Он хотел покончить с собой, это бросалось в глаза, как папаха на голове солдата королевской гвардии; однако, он все еще цеплялся за свою собачью жизнь.

Я решил не терять времени и полез в открытое окно, крича хорошо мне известные сакраментальные слова:

– Полиция… Сдавайтесь, Пилгрим… Отныне любое ваше слово может быть использовано против вас…

Он застонал, мгновенно проглотил таблетки, побледнел и с ужасом уставился на меня.

Я думаю, что в эти несколько секунд он понял – его обвели вокруг пальца… ему не стоило умирать… Он узнал меня. Его лицо исказилось не столько от страдания, сколько от гнева и отчаяния. Он попытался даже выплюнуть таблетки…Слишком поздно. Он дрогнул, скорчился, словно червяк, ухваченный золотистой жужелицей, потом ткнулся носом в стол и затих.

Эмилия не сделала и жеста, чтобы помешать мужу покончить с собой – она невозмутимо продолжала курить сигарету.

– Здравствуй, Милли, – сказал я. – Я – Эдвард, и тебе нечего бояться меня. Нам нужно только похоронить эту тухлятину, начиненную цианистым калием. Выбери для него уголок поуютней и посвети мне фонарем. Я знаю, что ты умеешь это делать.

Около полуночи мы уселись в мой «бентли» и навсегда покинули «Гровс».

* * *

Сейчас мы состоим в браке и нас зовут мистер и миссис Джордж М. Грант.

Наши имена и бумаги в полном порядке – все это благодаря Биллу Гранту. У нас превосходное ранчо вблизи Рио дель Норте, около мексиканской границы. Милли – идеальная супруга и нежная преданная мать. У нас двое детишек – мальчик и девочка.

Наше будущее рисуется нам в розовых тонах – оно похоже на мексиканские зори. Впрочем, чуть не забыл одну вещь.

Однажды утром, роясь в старом чемодане, я наткнулся на пачку писем, перевязанных выцветшей розовой ленточкой. Я перечитал их: это были любовные письма, которые Эмилия давным-давно получала от одного юноши по имени Авери.

Авери… Ну и имечко – от такого имени могут начаться колики даже у боа-констриктора! И тут я вспомнил: во время суда в Олд Бейли Пилгрим называл свои имя и фамилию – Авери Пилгрим.

Более того, мне кажется, что эти нежные письма были написаны той же рукой, что и анонимная записка, пославшая меня ночью в контору «Хиччинс, Бессер и К?».

К черту Пилгрима… Ну и пройдоха!.. Он продумал эту трагикомедию от А до Я и поставил ее, чтобы завладеть моей Милли.

«Ну и пройдоха!» – повторил я.

Я не мог не отдать должного его хитрости – и в первый и последний раз подумал о нем с уважением.

Я вновь завязал розовую ленточку и положил пакет на место. Я уже давно перестал ревновать как тигр.

Из сборника «Таинственные вещи и образы»
«JE CHERCHE MR. PILGRIM» par Jean Ray
dans "Visages et choses crepusculaires”

  пер. А.М. Григорьева

* Прислано Trocadero.