Юрий Валентинович Трифонов (1925—1981) и его городские повести 60—70-х гг., самопознание личности в прозе Андрея Битова (род. 1937), фантастика городского и барачного быта в повестях Вл. Маканина (род. 1937).

В разные годы эту весьма сложную иронически-философскую прозу называли то «городской», то «интеллектуальной», даже «философской» (это весьма обидно для «деревенской» или военной, якобы лишенных интеллектуальности и философии), но суть ее, обращенную всецело к личности, ее памяти, мукам повседневных нравственных отношений в общественной среде, эти определения раскрывают слабо. Важно подчеркнуть главное в ней:

   1)  с одной стороны, она как бы реализует давний призыв-заклинание В.В.Розанова 1919г., его крик боли за человека, превращаемого в песчинку: «Интимное, интимное берегите:   всех   сокровищ   мира   дороже   интимность   вашей души! — то, чего о душе вашей никто не узнает! На душе человека, как на крыльях бабочки, лежит та нежная, последняя пыльца, которой не смеет, не знает коснуться никто, кроме Бога» («Апокалипсис нашего времени»);

   2)  с другой стороны, эта проза, как, впрочем,   и  многие  другие  любопытнейшие явления 60—80-х гг. вроде романа-эссе «Память» В. А. Чивилихина, «Писем из Русского музея» и «Черных досок» В. А. Солоухина, и даже особого типа «лагерная проза» вроде интеллектуальных рассказов В. Т. Шаламо-ва, исследует мир через призму культуры, философии» религии. Для этой прозы течение времени — это движение духа, драма идей, многоголосие индивидуальных сознаний. А каждое сознание— это  «сокращенная Вселенная».  В известном смысле «интеллектуальная» проза продолжает традиции М. А. Булгакова, оценивавшего мир в «Мастере и Маргарите» сквозь призму великого мифа о Христе, Л. Леонова, автора «Русского леса», безусловно, философской прозы М.М.Пришвина, антиутопий А. П. Платонова.

Из представителей русской эмиграции ей ближе всего оказался, потеснив даже И. А. Бунина, Владимир Набоков (1899—1977) с его культом художественной формы, пародированием литературных текстов.

Показателем наивысших достижений городской прозы, ее движения идей и форм, ломки привычных форм повествования стали так называемые семейно-бытовые повести Юрия Трифонова на московском материале: «Обмен» (1969), «Предварительные итоги» (1970), «Долгое прощание» (1971), роман «Дом на набережной» (1976), повесть Ю. О. Домбров-ского (1909—1978) «Хранитель древностей» (1964), имеющая скрытое до 1978 г. продолжение в виде его романа-завещания «Факультет ненужных вещей» (1978). Весьма популярны были в 60—80-е гг. повести Вл. Маканина «Предтеча» (1982), «Где сходилось небо с холмами» (1984), роман А. Би-това «Пушкинский дом» (1978). В «самиздате» начала свой путь повесть о философствующем пьянице Венедикта Ерофеева «Москва — Петушки» (1968). Немалый успех сопровождал появление повести В. Семина (1927—1978) «Семеро в одном доме» (1965), чрезвычайно лиричных, интимных рассказов и повестей В. Лихоносова (род. 1936) «Брянские», «Люблю тебя светло» (1969), повесть В. Крупина «Живая вода» (1980).

Достаточно активным фоном для этой прозы вечных вопросов возрождения личности, «диагностики» души в теснинах быта стало в эти годы распространение городских романсов В. Высоцкого типа «Диалог у телевизора» или «Милицейский протокол» (1971), А. Галича, авторских песен В. Цоя, А. Башлачева с их явным перемещением личности из социальной среды (коллектива) в среду приятельскую, просто в застольную компанию, часто не случайно, а как бы принципиально «пьющую». Эти перемещения ломали все классовые перегородки.

Юрий Трифонов в повести «Предварительные итоги» урезонивает философов, экстремистов мысли, готовых искать беды человека в большой истории, чуть ли не в космосе:

«...Ах, Боже мой, не надо искать сложных причин! Все натянулось и треснуло от того, что напрягся быт. Современный брак — нежнейшая организация. Идея легкой разлуки — попробовать все сначала, пока еще не поздно, — постоянно витает в воздухе, как давняя мечта совершить, например, кругосветное путешествие».

В повести «Обмен» главный герой Виктор Дмитриев по настоянию расторопной жены Риты (и ее родичей Лукьяновых) решил съехаться с уже смертельно больной матерью, т. е. совершить двойной обмен, взойти «в квартирном плане» на более престижный уровень. Метания героя по Москве, «тупой» нажим на героя Риты, остальных Лукьяновых, поездка его на дачу в кооператив «Красный партизан», где некогда в 30-е гг. жили отец и его братья, люди с революционными биографиями, люди из «дома на набережной», «оттертые» от власти при Сталине, — и предполагаемый обмен вопреки желанию самой матери был триумфально совершен. Оказывается, «обмен» совершен был гораздо раньше. Больная Ксения Федоровна, мать героя, хранительница какой-то нравственной высоты, особого, скажем так, «революционного аристократизма», говорит сыну о его снижении, «олукь-янивании», вообще измельчании, покорности духу вещизма:

«— Ты уже обменялся, Витя. Обмен произошел... — вновь наступило молчание. С закрытыми глазами она шептала невнятицу:

   — Это было очень давно. И бывает всегда, каждый день, так что ты не удивляйся, Витя. И не сердись. Просто так незаметно...»

В другой повести, «Предварительные итоги», герой-переводчик, изнуряющий свой мозг (и талант), переводит ради денег нелепую поэму некоего азиатского поэта-дельца Ман-сура «Золотой колокольчик» (прозвище восточной девушки, данное ей за звонкий голосок). Он непрерывно меняет что-то возвышенное на усредненное, стандартное, сделанное по мерке. Он способен чуть ли не на грани самонасмешки оценивать свой труд: «Практически могу переводить со всех языков мира, кроме двух, которые немного знаю — немецкого и английского, — но тут у меня не хватает духу или, может быть, совести». Но еще более страшный обмен, от которого герой убегает, но с которым в итоге смиряется, свершается в его семье, с сыном Кириллом, женой Ритой, гоняющейся за иконами как частью мебели, усвоившей цинично-упрощенную мораль репетитора Гартвига, подруги Ларисы... Как все упрощается в этой среде! Даже философа Бердяева, навязываемого людям, хочется уже отбросить с кучей других... «белибердяевых», если и иконы на кухне, потеснившие репродукции Пикассо или Хемингуэя в свитере, стали предметом тщеславия и обмена.

В повести «Долгое прощание» в состоянии обмена, распыления сил живут актриса Лиля Телепнева и ее муж Гриша Ребров, сочиняющий заведомо средние пьесы. Обмен, хроническая неудача сопутствуют им. И тогда, когда нет ролей, нет успеха, и даже тогда, когда Лиля вдруг обрела успех в громком спектакле по пьесе драматурга Смолянова (а пьеса «все же дерьмо средней руки»), когда она «в парниковой, цигейковой роскоши» уверенно садилась, подняв полы дорогой шубы, в автомобиль...

Как оценивать этот тотальный, на первый взгляд неповторимый пессимизм, печаль ностальгии, постоянное крушение и убывание какого-то светлого, аристократического начала в героях повестей Трифонова? Малодушие ли сквозит в их уступках мещанству, «вещизму» или унижение паче гордости?

Связь быта и революции, как и объяснение воспомина-тельности, ностальгии, особого «революционного аристократизма» героев Трифонова, только сейчас стала предельно очевидна. Ее в известной мере объяснил в своих записках о Трифонове его друг В. Кардин, рассказав о родословной писателя, сына репрессированного революционера, явно «своего человека» (до ареста) в привилегированном «доме на набережной», где жили семьи членов ЦК, наркомов 30-х гг. Эта гвардия партии, как и Н. И. Бухарин, одобрявшая «хороший» террор 1918 — 1921гг., затем проиграла борьбу со сталинизмом, с его «плохим», т.е. ее лично коснувшимся террором в 30-е гг. Пессимизм всемирно-исторического проигрыша, ностальгия по переменам, когда и Тухачевский, и Бухарин, и прочие герои Гражданской войны, «старики», были в ореоле успеха, жили в «доме на набережной», были в прямом смысле «на коне», не ниже официозного Буденного, и породили в Юрии Трифонове презрение ко всем конформистам, не помнящим об «отблесках костра», к их «олукьяниванию»: это пессимизм ностальгии, иронии Трифонова. Ему презренны новые обитатели «дома на набережной», противен процесс их омещанивания, бюрократизации, их «обмены». Но всего он сказать не успел: ни о «стариках» из 1919 г. с их романтикой расстрелов на Дону, ни о мелких их внуках. Время еще многого не разрешало.

Философско-иронический, аналитический стиль Ю. Трифонова, его путь исследования человеческого интеллекта в схватках и компромиссах с веком по-своему продолжили многие: и Б. Ямпольский в романе «Московская улица» (1985), и Вл. Маканин в «Сюжетах усреднения» (1991), и Ф. Горен-штейн в романах «Псалом» (1974—1975), «Место» (1987), в повести «Последнее лето на Волге» (1992).