К. Маринина

КАК ВИДИТ БУДУЩЕЕ МЕРТВЕЦ
(Послесловие к книге «Прыжок в неизвестное»)

Следует повторить за автором, который не делал из этого секрета, по крайней мере, намекал недвусмысленно, творчество Л. Перуца по-своему литературно. Отсюда слова, что, может быть, стоит задуматься над его произведениями, но не стоит их подвергать литературоведческому анализу. Книги Л. Перуца по большинству есть вариации на известные темы, попытка нового применения старой формулы, поиск очередного доказательства классической теоремы. Сравнение не случайно.

Романист занимался математикой, изучал статистику и теорию относительности и наверняка знал о новейших интерпретациях таких фундаментальных понятий как время и пространство. Впрочем, и новейших теорий не надо для того, чтобы понимать – миг может длиться и длиться, о чем, как не об этом толкует поэзия на протяжении столетий, если не констатируя, то хотя бы предсказывая такую возможность.

Я предан этой мысли! Жизни годы
Прошли не даром, ясен предо мной
Конечный вывод мудрости земной:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!
Всю жизнь в борьбе суровой, непрерывной
Дитя, и муж, и старец пусть ведет,
Чтоб я увидел в блеске силы дивной
Свободный край, свободный мой народ!
Тогда сказал бы я: мгновенье,
Прекрасно ты, продлись, постой!
И не смело б веков теченье
Следа оставленного мной!

Напомним, что, едва закончив свой монолог, Фауст падает замертво. Картины прекрасного будущего предстали только в его фантазии, воплотиться им не было суждено.

Сходство легко уловимо: Станислав Демба, герой романа Л. Перуца, переживает свои приключения не наяву. За единый миг перед его внутренним взором развертывается цепочка событий, которая, в конце концов, завершается его смертью. И становится ясно, что все это ему пригрезилось, а единственная реальность – цепь наручников на его запястьях. Предсмертной фантасмагорией определена и «оптика повествования», эпизоды слегка размыты, связь между ними, казавшаяся нарочитой, на самом деле определена не логикой реальности. Причины и следствия здесь не связаны, потому что ни того, ни другого нет. Герой прыгнул с высоты и разбился, вот и все. Остальное – хроника мига, снятого замедленной съемкой, недаром роман в оригинале назван «Между девятью и девятью» (о значении самой этой цифры, предлагающей почти бесконечное число интерпретаций и толкований, мы умолчим).

Дело даже не в том, что структура такого предсмертного видения идеально совпадает со структурой последнего сна перед пробуждением, блистательно проанализированной П. А. Флоренским в его работе «Иконостас» (метафизические метафоры «жизнь – сон», «смерть – пробуждение» столь же очевидны, сколь и спорны). Речь идет о литературном первоисточнике, неком исходном тексте, вариациями на тему которого и стал роман Л. Перуца.

Ни в коей мере не претендуя на то, что совершили крупное научное открытие, процитируем только два фрагмента из классической новеллы «Случай на мосту через Совиный ручей», искренне сожаления, что не можем привести ее целиком. Итак: «На железнодорожном мосту, в северной части Алабамы, стоял человек и смотрел вниз, на быстрые воды в двадцати футах под ним. Руки у него были связаны за спиной. Шею стягивала веревка. Один конец ее был прикреплен к поперечной балке над его головой и свешивался до его колен. Несколько досок, положенных на шпалы, служили помостом для него и для его палачей – двух солдат федеральной армии под началом сержанта, который в мирное время скорее всего занимал должность помощника шерифа. Несколько поодаль, на том же импровизированном эшафоте, стоял офицер в полной капитанской форме, при оружии».

Приговоренный к смерти мечтает только высвободить руки. Если он глубоко нырнет, пули, выпущенные вслед беглецу, не причинят вреда, он выплывет там, где нет вражеских солдат, а потом доберется до родного дома. И происходит чудо: «Падая в пролет моста, Пэйтон Факуэр потерял сознание и был уже словно мертвый. Очнулся он – через тысячелетие, казалось ему – от острой боли в сдавленном горле, за которой последовало ощущение удушья. Мучительные, резкие боли словно отталкивались от его шеи и расходились по всему телу. Они мчались по точно намеченным разветвлениям, пульсируя с непостижимой частотой. Они казались огненными потоками, накалявшими его тело до нестерпимого жара. До головы боль не доходила – голова гудела от сильного прилива крови. Мысль не участвовала в этих ощущениях. Сознательная часть его существа уже была уничтожена; он мог только чувствовать, а чувствовать было пыткой. Но он знал, что движется. Лишенный материальной субстанции, превратившись всего только в огненный центр светящегося облака, он, словно гигантский маятник, качался по немыслимой дуге колебаний. И вдруг со страшной внезапностью замыкающий его свет с громким всплеском взлетел кверху; уши ему наполнил неистовый рев, наступили холод и мрак. Мозг снова заработал; он понял, что веревка оборвалась и что он упал в воду».

Мечта приговоренного к смерти исполнилась. Он глубоко нырнул, он плыл под водой, удаляясь от места казни, он даже видел блестящие кусочки металла, медленно опускающиеся на дно, не причиняя ему вреда, – не попавшие в него пули. Затем он вынырнул, добрался до берега, долго блуждал в лесу. У него сильно болела шея и распух язык, но он все-таки пришел к родной калитке, толкнул ее…

Нужно ли говорить, что Пэйтон Факуэр был повешен, а чудесное спасение пригрезилось ему в тот момент, когда петля переломила его шею. И есть ли необходимость в оговорке, дескать роман Л. Перуца оригинальное произведение, да и романист, вполне вероятно, не читал одну из лучших новелл Амброза Бирса.

В литературных заимствованиях нет ничего зазорного. Заимствованиями и существует искусство. Вспомним, что и про М. Булгакова говорили, будто его успех – «успех вовремя приведенной цитаты». В этом коротком определении можно сделать упор на слове «цитата», а можно на слове «успех».

Что же до Л. Перуца, он советовал не подвергать его произведения анализу, разумеется, не потому что опасался, будто заимствования и реминисценции обнаружатся, а потому что боялся неверно расставленных критиками акцентов. Ведь знаки препинания в конструкции «казнить нельзя помиловать» расставляются по-разному, в зависимости от того, воспринимать ли ее как смертный приговор, или как фразу из учебного пособия по орфографии и пунктуации для средней школы.