«...Моя тема, тема о России...». Но блоковский «морализм» проявляется не только в самом суровом суде над современным человеком (и в первую очередь над самим собой, например, в цикле «Жизнь моего приятеля»), но и в тех «добре и свете», которые пробиваются сквозь «угрюмство» его лирики.

   В своем отзыве на «Ночные часы» один из крупнейших символистов Вяч. Иванов, говоря о трагизме многих стихов сборника, заключал: «Но сколь ни болезненны эти переживания, они, в отличие от прежней безнадежности, несут в себе, как нам кажется, здоровое семя. Это семя — страстная волнующая религиозная любовь к родине».

   Родина для Блока — «огромное, родное, дышащее существо», как он сказал в одной незавершенной статье. Облик России, картины родной земли, при первых обращениях поэта к этой теме еще не лишенные налета стилизации («Русь»), становятся все более выразительными, проникновенными, лаконично простыми:

   Опять, как в годы золотые, Три стертых треплются шлеи, И вязнут спицы расписные В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия, Мне избы серые твои, Твои мне песни ветровые — Как слезы первые любви!

(«Россия»)

   В стихотворении «Осенний день» скупыми, безошибочно отобранными штрихами рисуется родимый пейзаж, нарастает взволнованность и музыкальность стиха: сначала еле заметная, ненавязчивая аллитерация («Мы взором при-стаЛьным сЛедим за Лётом журавЛиным... Летят, Летят косым угЛом...») сменяется глубоко эмоциональными повторами и параллелизмами, близкими народным песням и плачам: «Вожак звенит и плачет... О чем звенит, о чем, о чем... И низких нищих деревень не счесть, не смерить оком... О, нищая моя страна... О, бедная моя жена...»

   Родина все теснее связывается в восприятии поэта с драматическими судьбами людей и его самого.

Россия-мать, как птица, тужит О детях;  но ее судьба, Чтоб их терзали ястреба,—

предсказывается в первой же главе «Возмездия» судьба героев поэмы, а вся Россия уподоблена спящей красавице, околдованной темной силой:

   Она казалась полной сил, Которые рукой железной Зажаты в узел бесполезный...

Трагически завершается подобный узел в судьбе героини стихотворения «На железной дороге» (1910), чья «мчалась юность бесполезная, в пустых мечтах изнемогая» (любопытно совпадение эпитетов). Привычные станционные будни, примелькавшиеся подробности (цвет вагонов разного класса) претворены поэтом в грандиозную метафору русской жизни с ее тупиками и резкими социальными контрастами:

Вагоны шли привычной линией, Подрагивали и скрипели; Молчали желтые и синие; В зеленых плакали и пели.

   В какой-то мере с гибелью безвестной самоубийцы перекликается и, казалось бы, бесконечно далекая от нее судьба знаменитой актрисы, которую, по убеждению Блока, тоже окружало равнодушие («Пришла порою полуночной на крайний полюс, в мертвый край... Но было тихо в нашем склепе...»):

   Что в ней рыдало? Что боролось? Чего она ждала от нас? Не знаем. Умер вешний голос, Погасли звезды синих глаз.

(«На смерть Комиссаржевской»)

  При этом образ самой родины у Блока совсем не идилличен. Россия, народ воспринимаются им как могучая, богатая жизненными силами, но и загадочная стихия, таящая в себе самые разные возможности. «Голос черни многострунный», который упомянут в стихах, написанных в дни первой русской революции, «Вися над городом всемирным...» (1905), одновременно привлекает и настораживает, порой даже страшит поэта.

  Образ блоковской России отнюдь не иконописец. Ее черты до крайности противоречивы: «Дико глядится лицо онемелое, очи татарские мечут огни» («Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?..»). В ее прошлом — «Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма». В настоящем — душное затишье, когда страна, по предчувствию поэта (высказанному в статье «Пламень»), «вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть более страшной».