ЛИТЕРАТУРНЫЙ  ПРОЦЕСС  20-Х  ГОДОВ

Народ и революция в поэзии и прозе:

этапы становления реализма нового типа.

Литературные группировки

Новый подход к оценке Октября и Гражданской войны.

Долгие годы образ Октября 1917 г., «десяти дней, которые потрясли мир» (Джон Рид), образ, определявший характер освещения литературного процесса в 20-е гг., был весьма одноплановым, одномерным, упрощенным.

Он был монументально героическим, односторонне политизированным. Как и многие скульптурные композиции в городах в честь павших за коммуну борцов, латышских стрелков, красных партизан. Этот образ создавали кинофильмы о штурме Зимнего дворца, о залпе «Авроры», пьесы о «человеке с ружьем», о Ленине в Смольном, открывающем I съезд Советов — новую светлую эру в истории Вселенной, наконец, песни «Взвейтесь кострами, синие ночи», «Молодая гвардия» («В бой, молодая гвардия рабочих и крестьян!»). И конечно, «Интернационал» с его суровым величием заклинательных апокалипсических формул: «весь мир насилья мы разрушим», «гром великий грянет над сворой псов и палачей», «владеть землей имеем право, а паразиты никогда». Это была ритуальная мелодия для великана, коллективного Прометея, для Мессии. Забыть этот образ, как и романы 20-х гг., запечатлевшие героическое величие эпохи Октября: «Железный поток» (1924) А. Серафимовича, «Разгром» (1926) А. Фадеева, повесть «Ветер» (1924) и тем более рассказ «Сорок первый» (1924) Б. Лавренева и др., — невозможно, несправедливо. «Это было при нас, это с нами вошло в поговорку», — могли бы сказать нам тысячи известных и безымянных краснозвездных героев. В том числе — и Великой Отечественной войны.

Сейчас читатель и телезритель знают, что помимо «революции — праздника трудящихся и угнетенных» существовал и иной образ: «окаянные дни» (Бунин), «глухие годы» («восходишь ты глухие годы, о солнце, судия, народ»,— писал уже в 1918 г. О. Мандельштам), «роковое бремя»... И еще более резкие, антипраздничные оценки — «Блевотина войны — октябрьское веселье» (3. Н. Гиппиус, 29 октября 1917 г.) — и страшные поэтические видения кровожадной, развращающей Смуты:

Пулемет... Окончание — мед... Видно, сладостен он для охочих Пробуравить свинцом народ — Непомерные, звездные очи...

(Н.Клюев. «Пулемет», 1918)

Одномерное, парадное представление об Октябре, о смысле и реальностях Гражданской войны явно разрушается. Однако не надо жалеть о былой стройности и завершенности. Из истории и литературного процесса уже не изгонишь (без ощутимых утрат) ни тревоги В. Г. Короленко (отраженной в его письмах-протестах против террора, репрессий в 1919—1920 гг.), ни «Стихи о терроре» (1923) М. Волошина, ни «Солнце мертвых» (1923) И. Шмелева о голоде и терроре в Крыму в 1920—1921 гг. И многие бодрые стихи, песни о легендарных походах Первой Конной, о штурме Перекопа будут простым парадом, механическим экспонированием мощи победителей без трагичных картин, созданных «с другой стороны», со стороны побежденных. Скажем, без картины Севастополя 1920 г., расставания с родиной солдат армии Врангеля, запечатленной эмигрантским поэтом Вл. Смоленским:

Над черным морем, над белым Крымом

Летела слава России дымом.

Над голубыми полями клевера

Летели горе и гибель с севера.

Летели русские пули градом,

Убили друга со мною рядом.

И Ангел плакал над мертвым Ангелом...

Мы уходили за море с Врангелем...

Однако важно не одно возросшее богатство картин, образов, жизненных ситуаций Октября и Гражданской войны — итог публикаций книги Романа Гуля «Ледовый поход» (1921), громадного романа Петра Краснова «От Двуглавого Орла к Красному знамени» (1894—1921), Николая Брешко-Брешковского «На белом коне» (1922) и т. п. Сейчас, после встреч — на книжной странице, сцене или телеэкране — с юным Николкой Турбиным из «Дней Турбиных» М. А. Булгакова и даже с разного рода кустарно воссозданными «поручиками Голицыными», казачьими есаулами, бросившими страну и коня, мы способны сделать глубоко значимый вывод: а ведь и «побежденные», изгнанные, обреченные на бездомность люди с погонами до самозабвения любили Россию!

Иван Шмелев в 1924 г. в статье «Крестный подвиг», обращенной скорее всего к будущему, одним из первых сказал о трагическом идеализме десятков тысяч юных офицеров, любивших Россию, преданных либеральными болтунами, оскорбленных «похабным» Брестским миром, общей картиной развала страны:

«То были — не „помещичьи сынки", не „барское отродье", не „контрреволюционеры", не „враги народа",— как лжецы писали: то были сыновья России. Были среди них казаки и сыновья — купцов, рабочих, мещан, крестьян, дворян — всего народа. Они оставили училища, прилавки, инструменты, косы, плуги, книги, свои стихи, свои надежды — юные надежды! — не без страданья и во имя долга! Пошли искать, добыть Россию. Пошли за честь России, проданной и ставшей им еще дороже — через страданье».

При чутком отношении к мучительным «Окаянным дням» (1918—1920) И. А. Бунина — этим дневникам страшных лет, своего рода исповеди на Голгофе перед разлукой, и в них сквозь револьверный лай, залпы расстрелов, окрики всякого рода микровождей, «углубляющих» революцию, можно уловить ноту глубочайшего страдания, боли, тоскующей любви к России: «Если бы я эту „икону", эту Русь, не любил, не видал, из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто? А ведь говорили, что я только ненавижу» («Окаянные дни»).

Больше того. Своего «плачущего ангела» (плачущего над Россией и за Россию) можно обнаружить и в самых злых, кажущихся сплошной «контрреволюцией» статьях И. Шмелева, собранных в книге «Душа Родины» (1967), и в дневнике скитаний сатирика Дон-Аминадо «Поезд на третьем пути» (1954), и, конечно, в «Демонах глухонемых» (1919) М. Волошина, готового молиться «за тех и за других»... Даже ненавистная в известном смысле А. Блоку 3. Н. Гиппиус, «женщина, безумная гордячка», создавшая поистине «Черную книгу» (дневник 1911 —1921 гг.) смуты, гибели культуры, и та не умещается по одну сторону баррикад. Как и лирический летописец «лебединого стана» (белой гвардии, «первопоходников» Лавра Корнилова на Дону) М. Цветаева.

Замечательный материал для нового подхода: 3. Н. Гиппиус то повторяет в «Черной книге» злые оценки Октября либеральной интеллигенцией («Лежим, поруганы и связаны, по всем углам, плевки матросские размазаны у нас по лбам»), то вдруг начинает смирять стихию ненависти, молиться за Россию и народ, заклинать озверение:

Бедная Россия. Да опомнись же. (22 февраля 1917) Бедная земля моя. Очнись. (23 февраля 1917) Неужели — поздно?

И вот Господь неумолимо Мою Россию отстранит.

(4 сентября 1917)

Новый подход к трагической эпохе революции, Гражданской войны, к 20-м гг. и литературному процессу этого периода — это собирание всего, что выше, главнее, чище узкокастовых, групповых, тем более разрушительно-утопических пристрастий, догм. Важно собрать все, что объединяет писателей, даже оказавшихся волей судеб по разные стороны баррикад. Революция и Гражданская война — это весьма многомерный, противоречивый процесс взаимоотталкивания и притяжения людей, ломки и становления, сотворения ими родины.