В «Прологе» о встрече семи мужиков повествуется
как о большом эпическом событии:
В каком году — рассчитывай, В какой земле —
угадывай, На столбовой дороженьке Сошлись семь мужиков...
Так сходились былинные и сказочные герои на
битву или на почестей пир. Эпический размах приобретает в поэме время и
пространство: действие выносится на всю Русь. «Подтянутая губерния»,
«Терпигорев уезд», «Пустопорожняя волость», деревни Заплатова, Дырявина,
Разутова, Знобишина, Горелова, Неелова, Неурожайка могут быть отнесены к любой
из российских губерний, уездов, волостей и деревень. Схвачена общая картина
пореформенного разорения.
Сам вопрос, взволновавший мужиков, касается всей
России — крестьянской, дворянской, купеческой. Потому и ссора, возникшая между
ними, не рядовое событие, а великий спор. В душе каждого хлебороба, со своей
«частной» судьбой, со своими житейскими целями, пробудился интерес, касающийся
всех, всего народного мира. И потому перед нами уже не обыкновенные мужики со
своей индивидуальной судьбой, а радетели за крестьянский мир, правдоискатели.
Цифра «семь» в фольклоре магическая. Семь
странников — образ большого эпического масштаба. Сказочный колорит
«Пролога» поднимает повествование над житейскими буднями, над бытом и придает
ему эпическую всеобщность. В то же время события отнесены к пореформенной
поре. Конкретнаятгримета — «временнообязанные» — указывает на реальное
положение «освобожденного» крестьянства, вынужденного временно, вплоть до
полного выкупа своего земельного надела, трудиться на господ, исполнять те же
самые повинности, какие существовали и при крепостном праве.
Сказочная атмосфера в «Прологе» многозначна.
Придавая событиям всенародное звучание, она превращается еще и в удобный для
поэта прием характеристики народного самосознания. Заметим, что Некрасов
играючи обходится со сказкой. Его обращение с фольклором более свободно и
раскованно, чем в поэмах «Коробейники» и «Мороз, Красный нос». Да и к народу
он относится иначе, часто подшучивает над мужиками, подзадоривает читателей, парадоксально
заостряет народный взгляд на вещи, подсмеивается над ограниченностью
крестьянского миросозерцания. Интонационный строй повествования в «Кому на
Руси жить хорошо» очень гибок и богат: тут и добродушная авторская улыбка, и
легкая ирония, и горькая шутка, и лирическое сожаление, и скорбь, и раздумье,
и призыв. Как Русь живет в спорах, в поисках истины, так и автор вступает в
диалог с ней. Сказочный мир «Пролога» окрашен легкой иронией: он характеризует
еще не высокий уровень крестьянского сознания, стихийного, смутного, с трудом
пробивающегося к всеобщим вопросам. Мысль народная еще не обрела в «Прологе»
независимого существования, она еще слита с природой и выражается в действиях,
в поступках, в драках между мужиками.
В литературе о «Кому на Руси жить хорошо» можно
встретить утверждение, что открывающий поэму спор семи странников соответствует
первоначальному композиционному плану, от которого поэт впоследствии отступил.
В «Сельской ярмонке» произошло отклонение от намеченного сюжета,
и вместо встреч с богатыми и знатными правдоискатели опрашивают народную
толпу. Но ведь это отклонение сразу же совершается, уже в «Прологе». Вместо
разговора с помещиком и чиновником, намеченными мужиками для опроса, почему-то
происходит встреча с попом. Случайно ли это?
Заметим прежде всего, что провозглашенная
мужиками «формула» спора знаменует не столько композиционный замысел, сколько
уровень народного самосознания, в этом споре проявляющийся. И Некрасов не может
не показать читателю его ограниченность — мужики понимают счастье примитивно и
сводят его к сытой жизни, к богатству. Чего стоит, например, такой кандидат на
роль счастливца, каким провозглашается «купчина», да еще и «толстопузый»! И за
спором мужиков сразу же, но пока еще исподволь, приглушенно встает другой,
гораздо более значительный и важный вопрос, который и составляет душу
поэмы-эпопеи: как понимать человеческое счастье, где его искать и в чем
оно заключается?
В финальной главе «Пир на весь мир» устами Гриши
дается такая оценка народной жизни: «Сбирается с силами русский народ / И учится
быть гражданином». По сути, в этой формуле — главный пафос поэмы.
Некрасову важно показать, как зреют в народе объединяющие его силы и какую гражданскую
направленность они приобретают. Замысел поэмы отнюдь не сводится к тому, чтобы
непременно заставить странников осуществить встречи по намеченной ими
программе. Гораздо важнее оказывается здесь совсем иной вопрос: что такое
счастье в извечном, православно-христианском его понимании и способен ли
русский народ соединить «крестьянскую» политику с христианской моралью?
Поэтому фольклорные мотивы в «Прологе» выполняют
двойственную роль. С одной стороны, поэт использует их, чтобы придать зачину
произведения эпический масштаб, а с другой — чтобы подчеркнуть ограниченность
сознания спорщиков, уклоняющихся в своем представлении о счастье с праведных на
лукавые пути. Вспомним, что об этом Некрасов говорил не раз уже давно,
например, в одном из вариантов «Песни Еремушке», созданной еще в 1859 году:
«Изменяют наслаждения, / Жить не значит пить и есть. / В мире лучше есть
стремления, / Благородней блага есть. / Презирай пути лукавые: / Там разврат и
суета. / Чти заветы вечно правые / И учись им у Христа».
Об этих же двух путях поет над Русью оживающей
посланец Бога, Ангел Милосердия, в «Пире на весь мир». Такая дилемма
открывается перед русским народом, празднующим поминки по крепям и поставленным
перед выбором: «Средь мира дольного / Для сердца вольного / Есть два пути. /
Взвесь силу гордую, / Взвесь волю твердую: / Каким идти?»
И для того чтобы оттенить ограниченность
крестьянского понимания счастья, Некрасов сводит странников уже в первой части
поэмы-эпопеи не с помещиком и не с чиновником, а с попом. Священник, лицо
духовное, по образу жизни наиболее близкое к народу, а по долгу службы
призванное хранить тысячелетнюю национальную святыню, собирает смутные для
самих странников представления о счастье в емкую формулу:
В чем счастие, по-вашему?
Покой, богатство, честь —
Не так ли, други милые?
Они сказалш «Так»...
Конечно, от этой «формулах» сам священник
иронически отстраняется: «Это, други милые, счастие по-вашему!» А затем
он опровергает наивность каждой ипостаси этой триединой формулы: ни «покой», ни
«богатство», ни «честь» не могут быть основанием истинно человеческого,
христианского понимания счастья. Исповедь священника говорит не только о тех
страданиях, которые связаны с общественными «нестроениями» в стране,
находящейся в глубоком национальным кризисе. Эти противоречия, лежащие на
поверхности жизни, должны быть устранены, против них возможна и даже
необходима праведная борьба. Но есть более глубокие противоречия, связанные с
несовершенством самой природы человеческой. Именно эти противоречия
обнаруживают суетность и лукавство людей, стремящихся представить жизнь как
сплошное удовольствие, как бездумное упоение богатством, честолюбием, самоуспокоенностью.
Поп в своей исповеди наносит сокрушительное
поражение тем, кто исповедует подобную мораль. Рассказывая о напутствиях
больным и умирающим, он говорит о невозможности душевного спокойствия на этой
земле для человека, неравнодушного к ближнему своему:
Нет сердца, выносящего Без некоего трепета
Предсмертное хрипение, Надгробное рыдание, Сиротскую печаль!
Получается, что совершенно свободный от
страдания, «вольготно, счастливо» живущий человек — это человек тупой,
равнодушный, ущербный в нравственном отношении. Жизнь не праздник, а тяжелый
труд, не только физический, но и духовный, требующий от человека самоотречения.
Ведь такой же идеал утверждал и сам Некрасов в стихотворении «Памяти
Добролюбова», идеал высокой гражданственности, отдаваясь которому невозможно не
жертвовать собой, не отвергать сознательно «мирские наслаждения». Не потому ли
священник потупился, услышав далекий от христианской правды вопрос мужиков —
«сладка ли жизнь поповская?», — и с достоинством православного служителя
обратился к странникам
И молвил: — Православные!
Роптать на Бога грех,
Несу мой крест с терпением...
И весь рассказ его — это, по сути, образец того,
как может нести крест каждый человек, готовый жизнь положить «за друзей
своих». Но осуществим ли такой идеал в жизни мирянина? К ответу на этот вопрос
Некрасов подведет мужиков не сразу. Он наметится лишь в заключительной части
поэмы — «Пире на весь мир».
И не случайно, что после встречи с попом
характер поведения и образ мыслей странников существенно изменяются. Они
становятся все более активными в диалоге, все более энергично вмешиваются в
жизнь. Да и внимание их все более властно начинает захватывать не мир господ, а
народная жизнь. |