И все же у Клюева хватило сил не сломаться духовно, не сосредоточиться лишь на физическом выживании. Даже в условиях ссылки он следит за тем, что происходит в литературе: «С болью сердца читаю иногда стихи фанерных знаменитостей в газетах. Какая серость! Какая неточность! ни слова, ни образа. Все с чужих вкусов. Краски! Голый анилин, белила да сажа. Бедный Врубель, бедный Пикассо, Матисс, Серов, Гоген! Верлен, Ахматова, Верхарн. Ваши зори, молнии и перлы нам не впрок». Более того, Клюев в ссылке продолжал творить. Переписывавшийся со ссыльным поэтом литературовед Р. В. Иванов-Разумник свидетельствует: «Там он жил в самых ужасных условиях, но продолжал заканчивать „Песнь о Великой Матери" и написал такие стихи, выше которых еще никогда не поднимался...» Поэма «Песнь о Великой Матери» так и осталась незавершенной. Многие десятилетия считалось, что текст поэмы безвозвратно утрачен. В письме из томской ссылки поэт писал с болью и горечью: «Пронзает мое сердце судьба моей поэмы „Песнь о Великой Матери". Создавал я ее шесть лет. Собирал по зернышку русские тайны... Нестерпимо жалко...» Но возвращение Николая Клюева продолжается. В конце 1991 г. любители поэзии были потрясены сенсацией: журнал «Знамя» опубликовал текст поэмы, пролежавшей почти шесть десятков лет в архивах КГБ с грифом «Совершенно секретно». Вероятнее всего, поэт приступил к работе над поэмой сразу же после завершения «Погорель-щины». «Песнь о Великой Матери» во многом схожа с «Погорелыциной» — та же свободная лирическая композиция при эпической широте охвата времени, пространства, событий. Тот же восторженный гимн русской культуре, уходящей истоками в седую древность, те же страшные предчувствия и пророчества о будущем России. Но, в отличие от «Погорелыцины», «Песнь...» — поэма во многом автобиографическая. Первая часть ее посвящена матери Прасковье Дмитриевне. История ее жизни щедро изукрашена поэтом легендами, снами, видениями. Известно, что Клюев был мастером устного рассказа. Современники вспоминают, что он так искусно переплетал в своих автобиографических рассказах правду и вымысел, что усомниться в истинности рассказанного было невозможно — так красиво и поэтично, но и поверить тоже было нельзя — слишком неправдоподобно. Таков и рассказ о судьбе Прасковьи в поэме. Нелегкий быт северной русской деревни возвышен до полыхающей жаркими красками живописности волшебной сказки. Повествование густо насыщено метафорами, образами древней книжности, обрядовой поэзии. Даже бег времени показан через смену образов и имен народного календаря: На постные капели, На дымчатые ели Не улыбнется Плющиха Евдокия, Снежинки голубые Сбирает в решето. Глядь — Алексей-калика Из бирюзы и лыка Сплетает неводок. И веткой Гавриила В оконце к деве милой Стучится ветерок. Здесь же, в первой части поэмы, звучит и предсказание судьбы самого поэта: Он будет нищ и светел Во мраке вещий петел Трубить в дозорный рог. Но бесы гнусной грудой Славянской песни чудо Повергнут у дорог. Самое сильное воздействие на читателя производят строки пророчеств о трагической судьбе России (не случайно поэма имела в черновиках и другое название — «Последняя Русь»): Запела птица рощ цесарских: «К нам вести горькие пришли, Что зыбь Арала в мертвой тине, Что редки аисты на Украине, Моздокские не звонки ковыли, И в светлой Саровской пустыне Скрипят подземные рули...» Откуда мог знать Клюев о трагедии Арала более шестидесяти лет назад? Может, и вправду он обладал даром провидения? А подземные рули под Саровской обителью? Не знал же он, что Саров превратится в сверхсекретный Арза-мас-16. А вот еще: Тут ниспала полынная звезда,— Стали воды и воздухи желчью, Осмердили жизнь человечью. А и будет Русь безулыбной, Стороной нептичной и нерыбной! Достаточно вспомнить, что полынь называют на Украине чернобылем, чтобы еще раз поразиться силе и верности поэтических предсказаний Николая Клюева. Суровы и беспощадны провидения поэта, но взор его проникает дальше, он ведает и о преодолении бед Русской земли. С космических высей обозревает он и постыдное настоящее, и ожидаемое будущее страны и народа, путь к которому лежит через муки и обретение веры: Безбожие свиной хребет О звезды утренние чешет, И в зыбуны косматый леший Народ развенчанный ведет, Никола наг, Егорий пеший Стоят у китежских ворот! Но дивен Спас! Змею копытя, За нас, пред ханом павших ниц, Егорий вздыбит на граните Наследье скифских кобылиц! В Томске, если верить Р. В. Иванову-Разумнику, Клюев продолжал работу над поэмой. Пока томские строфы «Песни...» неизвестны. Пока... Долгие годы жила легенда о смерти поэта на станции Тайга от сердечного приступа и пропаже его чемодана с рукописями. В действительности же Клюев был расстрелян в Томске 23—25 октября 1937 г. Поэзия его вернулась к читателям через несколько десятилетий. |
Главная 
