Глубину душевных мук Раскольникова суждено разде­лить другой героине — Сонечке Мармеладовой. Именно ей, а не Порфирию с его «хе-хе-хе» решает открыть Расколь­ников свою страшную, мучительную тайну. Он испытыва­ет при этом уже знакомые нам противоречия между свои­ми мыслями и поступками, между головой и сердцем. Само желание открыться перед Сонечкой у Раскольникова получает двойственную мотивировку. Сознательно он так определяет цель своего визита к Сонечке: «Он должен был объявить ей, кто убил Лизавету». Объявить! Этот вариант признания Раскольников рассматривает как вызов «безро­потной» героине, как попытку пробудить и в ней гордый протест и найти союзницу по преступлению.

Но что-то сопротивляется в душе героя такой «вызыва­ющей» форме признания, он тут же отталкивается от при­нятого решения, «точно отмахиваясь от него руками: «На­до ли сказывать, кто убил Лизавету?» И вдруг волной подхватывает героя другое, странное, необъяснимое чувство, «что не только нельзя не сказать, но даже и от­далить эту минуту... невозможно. Он еще не знал, почему невозможно». Но мы-то уже знаем почему. В его душе нарастает желание признаться по иным, не совсем ясным, подсознательным мотивам: Раскольников больше не мо­жет держать в себе мучительное чувство преступности.

В первый момент встречи он еще искушает Сонечку. Но Достоевский подмечает «выделанно-нахальный» и «бес­сильно-вызывающий» тон искушения. Герой уже не может осуществить задуманный им «вызывающий» вариант при­знания: «Он хотел улыбнуться, но что-то бессильное и не­доконченное сказалось в его бледной улыбке».

В лице Сони Раскольников встречает человека, который пробуждается в нем самом и которого он еще преследует как слабую и беспомощную «дрожащую тварь»: «Он вдруг поднял голову и пристально поглядел на нее; но он встре­тил на себе беспокбйный и до муки заботливый взгляд ее; тут была любовь; ненависть его исчезла, как призрак». «Натура» требует от героя, чтобы он поделился с Сонечкой страданиями от преступности своей, а не вызывающей ма­нифестацией ее. К этому зовет Раскольникова христиан­ски сострадательная Сонечкина любовь. И вот вместо того чтобы сыграть роль демона-искусителя, он обернул к ней «мертвенно-бледное лицо» несчастного страдальца. Дья­вольское уступило место христианскому, человеческому. «Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете! — воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его заме­чания, и вдруг заплакала навзрыд, как в истерике. Давно уже незнакомое чувство волной хлынуло в его душу и ра­зом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы вы­катились из его глаз и повисли на ресницах».

Эпизод такого признания перекликается в душе Расколь­никова с эпизодом убийства Лизаветы. Сострадательное су­щество героя чувствует, какую тяжесть обрушивает он сво­ей страшной правдой на чуткую, ранимую натуру героини. Даже слабый жест защиты Сонечки пронзительно напоми­нает Раскольникову жест Лизаветы в момент, когда топор был поднят над ее лицом: «Она только чуть-чуть припод­няла свою свободную левую руку, далеко не до лица, и мед­ленно протянула ее к нему вперед, как бы отстраняя его».

В письме М. Н. Каткову, в журнале которого («Русский вестник») печатался роман, Достоевский писал, что Рас­кольников предпочел «хоть погибнуть на каторге, но примкнуть опять к людям: чувство разомкнутости и разъ­единенности с человечеством... замучило его». Именно желание примкнуть к людям, глотнуть живой воды из чис­того духовного источника заставило Раскольникова послу­шать Сонечку: «Нет, — мне не слез ее надобно было... На­до было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть!» Тоска по человеку заставляет Рас­кольникова принять от Сонечки «простонародный крестик».

Простонародность тут не случайно подчеркнута Дос­тоевским. Путь обновления героя — это путь признания на­родной веры, которую исповедует Сонечка. В своем бунте герой преступен перед христианскими законами, которые живы в народе. Судить Раскольникова по совести может только Сонечка Мармеладова, и суд ее будет глубоко отли­чаться от суда Порфирия. Это суд любовью, состраданием и человеческой чуткостью — тем высшим светом, который удерживает человечность даже во тьме бытия униженных и оскорбленных людей.

Сила Сонечки заключается не только в сострадательной любви к Раскольникову. Любовь сама по себе слишком слаба, чтобы исцелить героя от поразившей его болезни. Кроме любви к Раскольникову, в душе Сони есть держава, которая спасает ее от соскальзывания в пучину предлагае­мого Раскольниковым искушения и бунта. Эта держава, этот спасительный якорь — христианская вера героини. Только любовь, одухотворяемая такой верой, помогает ей устоять и увлечь Раскольникова к спасению, к воскреше­нию того доброго и вечного, что томилось и страдало в нем самом под властью «духа, наделенного злым умом и злою волей». С образом Сонечки связана вера Достоевского в то, что мир спасет христианская истина, в свете которой толь­ко и может произойти единение между людьми, и что ис­тину эту нужно искать не в обществе «сильных мира се­го», а в глубинах народной России.

Судьба Сонечки полностью опровергает близорукий взгляд Раскольникова-теоретика на окружающую жизнь. Перед ним отнюдь не «дрожащая тварь» и далеко не сми­ренная жертва обстоятельств. Вспомним, как отвечает она на богохульство Раскольникова: «Молчите! Не спрашивай­те! Вы не стоите!..» — вскрикнула она вдруг, строго и гнев­но смотря на него... «Тут сам станешь юродивым! Зарази­тельно!»— подумал он». Именно потому и не липнет к Сонечке Мармеладовой «грязь обстановки убогой». В усло­виях, казалось бы, совершенно исключающих добро и че­ловечность, героиня находит свет и выход, достойный нравственного существа человека и не имеющий ничего об­щего с индивидуалистическим бунтом Раскольникова.

Герой глубоко заблуждается, пытаясь отождествить свое преступление с подвижническим самоотречением Сонечки: «Ты тоже переступила, ты загубила жизнь свою». Есть ка­чественное различие между его преступлением и самопо­жертвованием во имя сострадательной любви к ближним. «Ведь справедливее, — восклицает Раскольников, — тысячу раз справедливее и разумнее было бы прямо головой в во­ду и разом покончить!» — «А с ними-то что будет?» — сла­бо спросила Соня, страдальчески взглянув на него, но вместе с тем как бы вовсе и не удивившись его предполо­жению... И тут только понял он вполне, что значили для нее эти бедные, маленькие дети-сироты и эта жалкая, по­лусумасшедшая Катерина Ивановна, с своею чахоткой и со стуканьем об стену головою».

Самоотверженность Сони далека от смирения, она име­ет социально активный характер, она вся направлена на спасение погибающих. Да и в христианской вере героини на первом плане стоит не обрядовая сторона, а практичес­кая, действенная забота о ближних. Ортодоксальные рев­нители церкви обращали внимание на необычный харак­тер ее религиозных убеждений: «Заметим еще одну подробность, — писал К. Леонтьев, — эта молодая девушка как-то молебнов не служит, духовников и монахов для со­вета не ищет, к чудотворным иконам и мощам не прикла­дывается». Достоевский в лице Сони изображает народное православие, близко к сердцу принимающее христианский завет: «Вера без дела мертва».