Роман «Русский лес» (1953) — философия патриотизма Вихрова в споре с демагогией Грацианского. Этот роман о профессоре-лесоводе Вихрове, его семье стал надолго образцом художественной реализации идей патриотизма, образцом борений за идею Родины на весьма очевидной, дорогой для человека площадке — судьбе «русского леса», «зеленого друга». Воздействие этого романа, его «философии патриотизма», самого образа подвижника— лесовода Вихрова и его антипода, демагога от науки, разрушителя надежд русской души Грацианского (он же — Шатаницкий, почти сатанинский в «Пирамиде») будет ощущаться и в серии очерков В. Чивилихина «Земля в беде», и во «Владимирских проселках» В. Солоухина, и во всей яркой публицистике 60—80-х гг., посвященной спасению чистоты Байкала, Севана, северных рек (был жуткий, «сатанинский» по смыслу проект поворота рек — Оби, Иртыша — на юг и т. п.).

Роман имеет несколько ключевых моментов, раскрывающих природу патриотизма главного героя. Все эти эпизоды связаны с образом лесного родника, с биением этого сердца русской земли, с жизнью нерукотворной — и почти религиозной— святыни. Образы «родника», «истоков», «глубин» и т. п. в 60—80-е гг. будут опорными во всей почвеннической философии.

...Три раза на протяжении огромного эпического повествования приходит Иван Вихров к лесному родничку, вскипающему сердитыми струйками, вначале еще не зная ничего о величайшей его ценности. Второй раз он попадает сюда, уже зная, какие зловещие смерчи и бури грозят роднику, грозят даже не из чужих пределов, а из недр... лесной науки. От того же Грацианского, готового обессилить, обесплодить русский лес, иссушить и этот родник под благовидными псевдопатриотическими лозунгами. Грацианский, попав в этот раз к роднику вместе с Вихровым, тоже ощутил, что здесь узел их спора. Пока бьется это лесное сердце, эта струйка, улавливая солнечные лучи, Вихров, многократно ошельмованный Грацианским на поприще отвлеченной теории, оклеветанный им, будет непобедим, могуч и даже более жизнестоек, чем его противник, возвышающийся на фундаменте чужих, ловко подтасованных цитат. И в каком-то неистовом демоническом порыве Грацианский «вонзил палку в родничок и дважды самозабвенно провернул ее там». В следующую секунду в один звук слились и крик Вихрова: «Я убью тебя!», «и хруст самой палки, и затем все стояли, ожидая, пока опять не пробилась прозрачная жилка воды...». Это, конечно, кульминация спора, это раздумье о судьбе нравственных ценностей, истоков. Грацианский ощутил главное: он может отнять у Вихрова кафедру, отнять у него его же книги и даже саму жизнь, но это сокровище — вечное чувство Родины — у него не отнимет. Тут предел его власти, порог, от которого он отскакивает в небытие.

И наконец — третий эпизод. Земли Енги, пустошь с родничком, только что освобождены от фашистов. Вихров, постаревший, уставший, приехал как бы в последний раз, приехал напиться на всю жизнь этой живой воды. Благо и берестяной ковшик нашелся у скалы. И тут случилось событие, самое радостное за всю историю его борьбы за лес, за родничок.

«— Не трожь, не тобой кладено! — раздалось сверху, едва за ним (ковшиком. — В. Ч.) потянулся приезжий.

Иван Матвеевич вздрогнул и поднял голову. Все было неподвижно кругом, меркнувший свет проливался сквозь нагие вершины. Но тревожные глаза следили за гостем из заросли, и можно было различить в ней детскую фигурку, сливавшуюся с окраской апрельского леса».

В последние годы жизни Леонид Леонов работал над завершением романа «Пирамида» (романа-наваждения в 3 частях), задуманного еще во время войны и выпущенного в 1994 г., за год до смерти писателя. Заканчивался или шумно умирал XX в., весьма «разогретый» войнами, катастрофами. По мысли Леонова, равновесие между силами Добра и Зла резко нарушилось не в пользу Добра. Огромный роман представлялся самому писателю сигналом предупреждения всему человечеству: «Событийная, все нарастающая жуть уходящего века позволяет истолковать его как приближение к возрастному эпилогу человечества: стареют и звезды». Вероятно, в силу этой сверхзадачи библейского уровня, тревог за будущее писатель еще более, чем ранее, запутал «лабиринт» сюжета в этом романе-наваждении: в нем появляются наряду с исторически-конкретными героями и персонажи символические, тот же Мефистофель-Шатаницкий, с другой стороны, лазутчик из иных галактик, принимаемый на Земле за ангела (или ангелоид, похожий на птицу) Дымков, правдоискатели-мученики отец Матвей Лоскутов, профессор Фелументьев и др. Писатель, повторяем, очень опечален в этом последнем романе тем, что силы Зла часто перевешивают силы Добра, как заметила О. Овчаренко, «на вселенской чаше весов, что объясняется несовершенством сочетания в человеке духовного и плотского начал».

Есть пределы в развитии «общества потребления», есть такие перегрузки для природы (лесов, почв, океанов, воздушного океана), когда изнуренной природе становится тяжела и невыносима полная войн и разграбления человеческая история, слепой эгоизм людей и целых государств с их циклопическими горами отходов. «Земли не вечна благодать»,— как бы предупреждал Леонов, великий эколог человеческого сознания, призывая к разумному самоограничению, к тревожной заботе о потомках. «Когда далекого потомка ты пустишь по миру с котомкой, Ей (Земле. — В. Ч.) будет нечего подать...»

Поймем правильно эту мудрую печаль великого гуманиста: «Это печаль молитвы за человечество, делающая сложную книгу „Пирамида" вдохновляющим образцом для всех искателей истины, страдальцев за человечество, за Россию».