Семен Гудзенко (1922—1953), едва ли не самым первым из молодых военных поэтов завоевавший славу, написал «Мое поколение» в 1945г., а в печати оно появится десять лет спустя, уже после ранней смерти автора, умершего от старых ран. Судьба поэтов и стихов складывалась трудно. Они хотели сказать правду о прошлом и ощутить покой мирной жизни. От них же требовали громогласных од, славящих партию и ее мудрого руководителя, якобы обеспечивших победу. Многое из написанного просто не проходило в печать, но поэтов все равно упрекали в упаднических настроениях, в желании встать в позу «потерянного поколения», чьи идеалы перегорели в военном огне.

Когда нападки на молодых поэтов стали перерастать в настоящую идеологическую кампанию против них, как бы за всех в 1948 г. ответил Александр Межиров стихотворением, которое на весь оставшийся отрезок советской эпохи станет одним из официозно-партийных текстов — «Коммунисты, вперед». Для самого автора это стихотворение будет охранной грамотой, спасающей на будущее, по крайней мере от мелких идеологических придирок, гарантирующей практически ежегодные издания книг. Начиная с перестройки А. Межиров перестанет включать это стихотворение в свои новые сборники. Понятно нежелание талантливого поэта запомниться преимущественно в качестве автора этого стихотворения. Однако нужно сказать и о другом: о том, что в свое время этот текст был написан не по конъюнктурному заказу, а по искреннему убеждению. Сейчас, думая о прошлом и оценивая его, мы слишком часто забываем, что многое делалось не из желания приспособиться, а из искреннего чувства веры в утопическую идею, с которой партия пришла к власти.

Те, кто сомневается, что вера могла быть искренней, пусть вслушаются в стих — он не лжет. Межиров не впадает в риторику, ибо славит не слово, не лозунг, а веру, которая действительно вела на смерть:

Есть в военном приказе

Такие слова,

На которые только в тяжелом бою

(Да и то не всегда)

Получает права

Командир, подымающий роту свою.

Жгли мосты

На дорогах от Бреста к Москве.

Шли солдаты,

От беженцев взгляд отводя.

И на башнях,

Закопанных в пашни «КВ» \

Высыхали тяжелые капли дождя.

И без кожуха,

Из сталинградских квартир

Бил «максим» 2,

И Родимцев3 ощупывал лед.

И тогда

еле слышно

сказал командир: — Коммунисты, вперед! Коммунисты,

вперед!

К этому фрагменту приходится делать много пояснительных сносок, ибо поэт сознательно насыщает текст реалиями, именами, чтобы создать эффект присутствия, достоверности. Верный себе, Межиров ищет рождения слова в жизненной ситуации. И начинает поэт не с громкого героизма, а с предупреждения об исключительности права — жертвовать жизнью, особенно чужой. К этой теме Межиров не раз возвращался в стихах.

Искренность была также свойственна военному поколению, но она была иной, чем в «поэтическую весну». У пришедших с фронта была потребность не молчать после Освенцима и Бухенвальда, после ленинградской блокады и Сталинградской битвы, а сказать то, о чем вслух и нельзя было говорить, чего не хотели слышать. «Никто не забыт, и ничто не забыто» — слова Ольги Берггольц звучали для поэтов «военного поколения» клятвой: сказать не только о тех, кто умирал, но и о тех, кто бездарно посылал на смерть. Вот отрывок из еще одного межировского стихотворения:

Мы под Колпино скопом стоим, Артиллерия бьет по своим. Это наша разведка, наверно, Ориентир указала неверно.

Недолет. Перелет. Недолет. По своим артиллерия бьет...

Нас комбаты утешить хотят, Нас Великая Родина любит... По своим артиллерия лупит, — Лес не рубит, а щепки летят...

Слышится жаргон официальных лозунгов о Великой Родине, которыми оправдывали любые жертвы, ибо великое дело не обходится без жертв: лес рубят — щепки летят... Пословица, приобретшая оправдательно-идеологический оттенок во время репрессий 30-х гг. У Межирова именно об этом речь — не о жертвах, а о праве одного человека превращать другого в жертву собственной преступной нерадивости, глупости, жестокости. Смысл был прозрачен в стихе. Чтобы его хоть как-то притушить, цензура требовала косметической правки: «Нас, десантников, армия любит...» В таком смягченном виде долгое время печатался текст.

«Коммунисты, вперед!» — стихотворение, исключительное и для самого Межирова, и для лучших поэтов его поколения. Жанр этого стихотворения — ода, военная, государственная, каких писали множество на заказ и без заказа в ожидании одобрения власть имущих. Особенность этой оды в том, что она писана «противником од», как в одном из стихотворений («Тишайший снегопад») характеризует себя Ме-жиров, и заставляет вспоминать, что его основной жанр — баллада: «Баллада о немецкой группе», «Предвоенная баллада»... Здесь жанровое определение вынесено в название, но часто и там, где оно отсутствует, жанр узнается и определяет манеру Межирова.

Баллада привлекала драматичностью ситуации, часто — чувством опасности в сюжете, стремительностью повествования, насыщенного убедительными деталями, подробностями. Но и помимо балладного жанра, нелюбовь к высокопарному пафосу и эпической затянутости — черта поэзии всего военного поколения. Поэмы, даже когда их пытались писать, не особенно удавались. Лучше удавались фрагменты:

Я только раз видала рукопашный. Раз наяву. И тысячу во сне. Кто говорит, что на войне не страшно, Тот ничего не знает о войне.

Это не отрывок, а законченное стихотворение Юлии Друниной (1924— 1990), в полном смысле слова представляющее собой фрагмент первоначального целого. Об этом стихотворении Борис Слуцкий писал, открывая ее сборник «Не бывает любви несчастливой» (1973): «Когда Друнина написала эти четыре строки, она стала поэтом. А когда она нашла в себе мужество зачеркнуть длиннейшее, по ее уверению, стихотворное объяснение, предваряющее это четверостишье, а оставить только четыре — не более — строки, Друнина стала поэтом-профессионалом...» Профессионализм, который предполагает умение не повторяться, а сказать свое.

Если воспользоваться известными словами Б. Пастернака (из стихотворения «А. А. Ахматовой»), в военной поэзии, как ее особенность и достоинство, с самого начала «крепли прозы пристальной крупицы». Иногда стихотворение превращалось в такого рода крупицу, взятую крупным планом, возникшую из военной памяти или из послевоенного трудного быта:

Моя любимая стирала.

Ходили плечи у нее.

Худые руки простирала,

Сырое вешая белье.

Искала крохотный обмылок, А он был у нее в руках. Как жалок был ее затылок В смешных и нежных завитках!

Прекрасней нет на целом свете, —

Все города пройди подряд!—

Чем руки худенькие эти,

Чем грустный, грустный этот взгляд.