«Мертвые души» вышли в свет в 1842 году и волей-нево­лей оказались в центре совершавшегося эпохального раско­ла русской мысли XIX века на славянофильское и западни ческое направления. Славянофилы отрицательно оценивали Петровские реформы и видели спасение России на путях православно-христианского ее возрождения. Западники иде­ализировали петровские преобразования и ратовали за их уг­лубление. А Белинский, увлекаясь французскими социалис­тами, даже настаивал на революционных изменениях существующего строя. Он отрекся от идеалистических воз-,зрений 1830-х годов, от религиозной веры и перешел на ма­териалистические позиции. В искусстве слова он все более и более ценил мотивы социально-обличительные, а к религи­озно-нравственным проблемам относился уже скептически. И славянофилы, и западники хотели видеть в Гоголе своего союзника. А полемика между ними мешала объективному пониманию содержания и формы «Мертвых душ».

После выхода в свет первого тома поэмы на нее отклик­нулся Белинский в статье «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (Отечественные записки. — 1842. — № 7). Он увидел в поэме Гоголя «творение чисто русское, нацио­нальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдерги­вающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовью к плодовитому зерну русской жизни». Русский дух поэмы «ощущается и в юморе, и в иро­нии, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и «подлеца Чубарого» включитель­но... Нигде, ни в одном слове автор не намерен смешить чи­тателя: все серьезно, спокойно, истинно и глубоко... Нельзя ошибочнее смотреть на «Мертвые души» и грубее их пони­мать, как видя в них сатиру».

Одновременно с этой статьей Белинского вышла в Моск­ве брошюра славянофила К. С. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души». К. С. Аксаков противопоставил поэму Гоголя современному роману, явившемуся в свет в результате распада эпоса. «Древний эпос, перенесенный из Греции на Запад, мелел постепенно; созерцание изменялось и перешло в описание... Название поэмы сделалось укоризненно-насмешливым име­нем. Все более и более выдвигалось происшествие, уже мел­кое и мелеющее с каждым шагом, и наконец сосредоточило на себе все внимание, весь интерес устремился на происше­ствие, на анекдот, который становился хитрее, замыслова­тее, занимал любопытство, заменившее эстетическое наслаж­дение; так снизошел эпос до романов и, наконец, до французской повести. Мы потеряли, мы забыли эпическое наслаждение; наш интерес сделался интересом интриги, за­вязки: чем кончится, как объяснится такая-то запутанность, что из этого выйдет?»

И вдруг является поэма Гоголя, в которой мы с недоуме­нием ищем и не находим «нити завязки романа», ищем и не находим «интриги помудренее». «На это на все молчит поэма; она представляет вам целую сферу жизни, целый мир, где опять, как у Гомера, свободно шумят и блещут воды, всходит солнце, красуется вся природа и живет че­ловек».

Конечно, «Илиада» Гомера не может повториться, да Го­голь и не ставит такой цели перед собой. Он возрождает «эпическое созерцание», утраченное в современной повести и романе. «Некоторым может показаться странным, что лица у Гоголя сменяются без особенной причины: это им скучно; но основание упрека лежит опять-таки в избалованности эс­тетического чувства. Именно эпическое созерцание допуска­ет это спокойное появление одного лица за другим, без внеш­ней связи, тогда как один мир объемлет их, связуя их глубоко и неразрывно единством внутренним».

Какой же мир объемлет поэма Гоголя, какой единый образ объединяет в ней все многообразие явлений и харак­теров? «В этой поэме обхватывается широко Русь», тайна русской жизни заключена в ней и хочет выговориться худо­жественно.

Таковы основные мысли брошюры К. С. Аксакова, слиш­ком отвлеченной от текста поэмы, но проницательно указав­шей на принципиальные отличия «Мертвых душ» от клас­сического западноевропейского романа. К сожалению, этот взгляд остался неразвитым и не закрепился в сознании чи­тателей и в подходе исследователей к анализу гоголевской поэмы. Восторжествовала точка зрения Белинского, которую он высказал не в первой, а в последующих статьях, полеми­чески направленных против брошюры Аксакова.

В статье «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (Отечественные записки. — 1842. — № 8), полемизируя с К. С. Аксаковым, Белинский говорит: «В смысле поэмы. «Мертвые души» диаметрально противоположны «Илиаде». В «Илиаде» жизнь возведена на апофеозу; в «Мертвых душах» она разлагается и отрицает­ся; пафос «Илиады» есть блаженное упоение, проистекающее от созерцания дивно-божественного зрелища; пафос «Мерт­вых душ» есть юмор, созерцающий жизнь «сквозь видимый миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

В первой статье Белинский подчеркивал жизнеутверж­дающий пафос «Мертвых душ», теперь он делает акцент на обличении и отрицании. Еще более усиливается это в сле­дующей статье, где Белинский откликается уже на возраже­ние К. С. Аксакова в девятом номере «Москвитянина» за 1842 год. Белинский и называет эту статью «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мертвые души» (Оте чественные записки. — 1842. — № 11). Обращая внимание на слова Гоголя в первом томе о «несметном богатстве рус­ского духа», Белинский с иронией говорит: «Много, слиш­ком много обещано, так много, что негде и взять того, чем выполнить обещание, потому что того и нет еще на свете... Не зная, как, впрочем, раскроется содержание в двух по­следних частях, мы еще не понимаем ясно, почему Гоголь назвал «поэмою» свое произведение, и пока видим в этом названии тот же юмор, каким растворено и проникнуто насквозь это произведение... И поэтому великая ошибка пи­сать поэму, которая может быть возможна в будущем».

Получается, что Белинский глубоко сомневается теперь в позитивном, жизнеутверждающем начале русской жизни, считает устремления творческой мысли Гоголя рискован­ными и видит преимущество «Мертвых душ» над эпосом в глубине и силе обличения темных сторон русской действи­тельности. Вслед за этими двумя статьями Белинского, вос­принятыми догматически, как последнее слово никогда не ошибавшегося великого критика-демократа и социалиста, несколько поколений русских читателей и литературоведов видели в «Мертвых душах» Гоголя только беспощадную сатиру на «мерзости» крепостнической действительности.

Гоголя огорчала односторонность Белинского и его друзей в оценке поэмы. В письме к другу из Рима он сетовал: «Раз­ве ты не видишь, что еще и до сих пор все принимают мою книгу за сатиру и личность, тогда как в ней нет и тени са­тиры и личности, что можно заметить вполне только после нескольких чтений». И он спешил убедить современников в том, что его поняли неправильно, что задуманные им второй том «чистилища», а затем и третий том «рая» все поставят на свои места и выпрямят возникшее в восприятии его поэ­мы искривление.