В чем секрет освежающего и обновляющего влияния Наташи Ростовой на интеллектуальных героев «Войны и мира»? Кто такая Наташа? Пьер отказывается дать точный ответ на этот вопрос: «Я решительно не знаю, что это за девушка, я никак не могу анализировать ее». В отличие от Андрея и Пьера, Наташа никогда не задумывается над смыслом жизни, но этот смысл раскрывается в том, как она живет. По отношению к Наташе оказываются бессиль­ными всякие общие определения: нельзя ответить, умна она или глупа. Пьер говорит: «...не удостоивает быть ум­ной». «Не удостоивает» —потому что выше и сложнее по­нятий «глупости» и «ума».

В чем источник обновляющей силы Наташи? Почему об­щение с ней и даже воспоминание, «представление ее» де­лают ненужными размышления о смысле жизни: она сама и есть этот смысл?

Прежде всего Наташа более, чем кто-либо из людей дво­рянского круга, непосредственна. Она чувствует живую жизнь по-своему, не анализируя ее. Она познает мир, об­ходя рациональный, логический путь, прямо и целостно, как человек искусства. В ней воплощаются лучшие свой­ства женского существа: гармония духовного и телесно­го, естественного и нравственного, природного и человече­ского.

Вспомним характерный эпизод из жизни Наташи. Од­нажды она обращается к Соне с вопросом, помнит ли та Николая. Для Сони странен этот вопрос, и в ответ на ее недоуменную улыбку Наташа поясняет: «Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтобы хорошо помнить, чтобы все помнить... И я помню Николеньку, я помню, — сказала она.—А Бориса не помню. Совсем не помню...» — «Как? Не помнишь Бориса?» — спросила Соня с удивлением. «Не то что не помню, — я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет — ничего!»

Вопросы Наташи при всей кажущейся их нелепости полны серьезного смысла. У нее особая память, яркая, об­разная, живая и по-своему мудрая. Борис живет в памяти Наташи в общих чертах, размытых и непроясненных, а Николай — в ярких жизненных подробностях. Эта разная память о разных людях несет в себе ощутимую, но не сформулированную их оценку. Борис Наташе плохо пом­нится, потому что он примитивнее живого и сложного Ни­колая. Именно живым ощущением ценностей жизни Ната­ша обновляет общающихся с нею людей.

Она живет свободно и раскованно, однако все ее поступ­ки согреты изнутри скрытой теплотой нравственного чувства, которое она с рождения впитала из русской атмо­сферы ростовского дома. Народное в Наташе превращается в инстинктивно-безотчетную силу всего ее существа, и про­является оно легко, непринужденно. Вспомним русскую пляску героини в имении дядюшки: «Где, как, когда всо­сала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-францу­женкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые раs de chale давно должны были вытеснить? Но дух и при­емы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, рус­ские, которых и ждал от нее дядюшка...

Она сделала то самое и так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необхо­димый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, гля­дя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шел­ку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке». В мирной жизни Наташа пробуждает нравственные ценно­сти, которые спасут Россию. «Мирок», который формиру­ется вокруг нее, является прообразом большого «мира» 1812 года.

Однако Толстой показывает и внутренний драматизм той человечности, которую несет в себе жизнелюбивая и непосредственная героиня. Пьер никак не может понять и уяснить для себя, почему невеста князя Андрея, так силь­но любимая и милая Наташа, променяла Болконского на «дурака» Анатоля? Однако Толстой считал это событие «самым важным местом романа», его «узлом».

Заметим, что такая неожиданность угрожает не только Наташе. Когда Курагины приезжают в Лысые Горы сва­тать Анатоля к княжне Марье, старик Болконский даже в мыслях не допускает, чтобы этот пустой человек как-то по­колебал семейный порядок. Но он ошибается. Княжна Марья попадает под власть бесстыжих глаз. В их нагло-свободном взгляде есть притягательная, соблазняющая си­ла, враждебная строго упорядоченному гнезду Болконских. Миры Ростовых и Болконских олицетворяют собой семей­ные уклады, в которых живы сословные традиции. Третье семейное объединение Курагиных таких традиций совер­шенно лишено. И вот когда эгоистическое курагинское на­чало вторгается в мир этих патриархальных семей, в нем происходит кризис.

Случайно ли сближение Наташи именно с Курагиным? Нет ли сходства в стиле жизни Наташи и Анатоля? По-ви­димому, не случайно, и такие общие точки между Ната­шей и Анатолем есть. Толстой так характеризует Анатоля: «Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступ­ки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка». Анатоль безгранично свободен в своем эгоизме. Он живет стихийно, легко и уве­ренно. Но и Наташа повинуется чувству полной душевной раскованности. Для нее тоже не существует мучительный вопрос «зачем?». И вот в моменты полной душевной открытости человек, живущий сердечными инстинктами, не застрахован от ошибок и катастроф. Свободный инстинкт Наташи пере­ступает грани нравственного чувства и смыкается на мгно­вение с эгоизмом Курагина. В стихийном чувстве правды и добра есть красота и обаяние, но есть и внутренняя сла­бость. Драматичен избыток интеллекта, приглушающий в душе человека непосредственные ощущения жизни; но дра­матична и стихийная сила жизненности, не контролируе­мая сознанием, не управляемая им.

Катастрофа с Анатолем и измена Андрею повергают Наташу в состояние кризиса, из которого ее выводит тре­вожное известие об угрозе французов, приближающихся к Москве. Примечательно, что в «Войне и мире» существует параллель между Анатолем Курагиным и Наполеоном. Для того и другого «не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что пришло ему в голову». Полное отсутствие нравствен­ных ограничений, разрушительная сила эгоизма, сеющая несчастья в семьи Болконских и Ростовых, угрожает те­перь всей России наполеоновским нашествием.

В эти трудные для России дни любовь Наташи к людям достигает полного забвения своего «я» для других. Княж­на Марья замечает: «На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение — выра­жение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко все­му тому, что было близко любимому человеку, выражение жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю, для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи».

Переход Наташи в зрелый возраст кажется на первый взгляд чем-то неожиданным: «Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери преж­нюю тонкую, подвижную Наташу...» В грубоватой резко­сти портрета чувствуешь желание Толстого подразнить определенный круг читателей. Эпилог романа явно поле­мичен. Он направлен против дурно понятых идей эманси­пации и у нас в России, и в за рубежом. Иронически рас­сказывает Толстой об «умных людях», полагающих, что женщина должна блюсти девичье кокетство и «прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа». Это развращенный взгляд людей, «которые в браке видят одно удовольствие, получаемое супругами друг от друга, то есть одно начало брака, а не все его значение, состоящее в семье». Для людей, привыкших брать от жизни только чувственные наслаждения, женщина как мать вообще не существует.

В материнстве Толстой видит высшее назначение женщины. И его Наташа — идеальное воплощение женствен­ности — в зрелом возрасте остается верной сама себе. Все природные богатства ее натуры, вся полнота ее жизнелю­бивого существа уходят в материнство и семью. Как жена и мать Наташа по-прежнему прекрасна. И когда возвра­щался Пьер, выздоравливал ребенок, «прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле» и «она быва­ла еще более привлекательна, чем прежде», «яркий, радо­стный свет лился потоками из ее преобразившегося лица».

Одухотворенная чувственность Наташи торжествует в семейной жизни с Пьером. Отношения между ними глубо­ко человечны и чисты. Пьер не может не ценить в Ната­ше ее женскую интуицию, с которой она угадывает малей­шие его желания, и любуется непосредственной чистотой ее чувств. Пусть она не очень разбирается в существе по­литических помыслов Пьера, но зато она всегда улавли­вает добрую основу его души. Интеллектуальному, раз­мышляющему, анализирующему жизнь Пьеру как воздух нужна Наташа с ее обостренным чувством правды и фаль­ши, настоящего и мнимого, живого и мертвого. Через об­щение с ней очищается и обновляется его душа: «После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно хорошо: все не совсем хоро­шее было откинуто. И отражение это произошло не путем логической мысли, а другим — таинственным, непосред­ственным отражением».