Обратим внимание, что в «мертвые души» помещиков Чичиков всматривается как в кривое зеркало. Эти люди представляют доведенные до крайности и перехлеста части­цы его собственной души. Именно потому с каждым из них он находит общий язык, за исключением, пожалуй, одного Ноздрева.

Вот Манилов с его праздной мечтательностью — человек, вошедший в зрелый возраст, но каким-то чудом сохранивший неуместную юношескую восторженность и инфантильность души, сплошные «именины сердца»: «На взгляд он был че­ловек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано саха­ру...» Имением он не занимается, но зато вволю предается от безделья всевозможным «хозяйственным» фантазиям: «Иног­да, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести под­земный ход или через пруд выстроить каменный мост, на ко­тором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них си­дели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладки­ми и лицо принимало самое довольное выражение...» Дом Манилова напоминает шальную голову своего хозяина: он стоит «одиночкой на юру, то есть на возвышении, открытом всем ветрам, каким только вздумается подуть».

Под стать характеру Манилова и его кабинет с бесполез­ной претензией на щегольство, прикрывающей пустоту и бе­зобразие: «В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года... Но больше всего было та­баку. Он был в разных видах: в картузах и в табачнице, и, наконец, насыпан был просто кучею на столе. На обоих ок­нах тоже помещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания очень красивыми рядками».

В описании характеров помещиков Гоголь часто прибе­гает к уже известному нам приему «овеществления». Душа героев столь бедна и столь примитивна, так пленена пред­метной стороной жизни, что не требуется прибегать к пси­хологическому анализу для проникновения в их внутренний мир. Вещи вполне раскрывают их характеры.

Манилов и жена его «совершенно довольны друг другом». «Несмотря на то, что минуло более восьми лет их супруже­ству, из них все еще каждый приносил другому или кусо­чек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трога­тельно нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусо­чек». «Пересахаренная» идиллия семейной жизни Манилова отражает идеалы самого Чичикова. Мы узнаем потом, что не привязанность к деньгам владела им, не скряжничество и не скупость. Ему мерещилась впереди жизнь, исполненная до­вольства, собственное имение, дом, жена и дети.

И вот свою мечту он видит «воплощенной». Примечате­лен при расставании Манилова с Чичиковым следующий ди­алог: «А знаете, Павел Иванович, — сказал Манилов, кото­рому очень понравилась такая мысль, — как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософство­вать о чем-нибудь, углубиться!..» — «О! это была бы райская жизнь!» — сказал Чичиков, вздохнувши».

Великолепный актер, Чичиков, конечно, подстраивается к той атмосфере, которая царит в доме Манилова. Но нель­зя не заметить, что его игра порой похожа на правду: «ма­ниловский уклон» не чужд его душе. Только «маниловское» размягчение враждебно пока избранной им дороге, где нель­зя «рассыропиться», где требуется постоянная «узда», упор­ная концентрация энергии и воли в одном направлении. («Кровь Чичикова, напротив, играла сильно, и нужно было много разумной воли, чтобы набросить узду на все то, что хотело бы выпрыгнуть и погулять на свободе».) И «мани­ловская» покатость Чичикова говорит, что избранной им «дороге» противится душа.