В первой половине 1835 года Гоголь публикует сборник «Арабески», в состав которого, наряду с историческими и публицистическими статьями, вошли три повести: «Невский проспект», «Портрет» и «Записки сумасшедшего». Петер­бургскими повестями, дополненными затем рассказом «Нос» и повестью «Шинель», Гоголь завершал целостную картину русской жизни, существенным звеном которой оказалась так­же написанная в эти годы комедия «Ревизор». По мере пере­носа места действия повестей писателем от овеянной народ­ными преданиями южной окраины Российской империи к ее современному административному и культурному центру — Петербургу все более укрепляется общерусский масштаб проблематики художественного творчества писателя. Сквоз­ная тема петербургских повестей — обманчивость внешнего блеска столичной жизни, ее мнимого великолепия, за кото­рым скрывается низменная и пошлая проза. «О, не верьте этому Невскому проспекту! ...Все обман, все мечта, все не то, чем кажется!» Эти слова из повести «Невский проспект» можно поставить эпиграфом ко всему петербургскому циклу.

Вместо людей по Невскому проспекту движутся «бакен­барды, шляпки, талии, дамские рукава, щегольские сюрту­ки, греческие носы, пара хорошеньких глазок, ножка в оча­ровательном башмачке, галстук, возбуждающий удивление, усы, повергающие в изумление» и т. п. Торжествует гого­левское «овеществление» человека. Бездуховный мир омерт­вел и рассыпался на детали, на вещи. Человека замещает предмет его туалета.

Когда высокий дух покидает мир, в нем нарушается ие­рархия ценностей — и все рассыпается и сваливается в бес­форменную кучу. Человек уже не может отличить добро от зла, высокое от низкого. Он теряет целостность восприятия, лишается ориентации. Петербургскому мечтателю-романти­ку, художнику Пискареву кажется, что «какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе. Сверкающие дамские плечи и черные фраки, люстры, лампы, воздушные летящие газы, эфирные ленты и толстый контрабас, выгля­дывающий из-за перил великолепных хоров, — все было для него блистательно». Но это блеск хаоса, отражающий абсурд­ность мира, потерявшего смысл, утратившего организующую его духовную вертикаль.

«Тротуар несся под ним, кареты со скачущими лошадьми казались недвижимы, мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз, будка валилась к нему навстречу, и алебарда часового вместе с золотыми словами вывески и нарисованными ножницами блестела, казалось, на самой реснице его глаз». В богооставленном мире наступает ситуация, напоминающая «Египетские тьмы». Только в «ци-вилизованном мире» эти «Египетские тьмы» оборачиваются ощущением абсурдности, призрачности, лживости окружаю­щего человека бездуховного мира — мира, утратившего все-держительство образа Божия.

В фантасмагории петербургской жизни путается и смеща­ется все. Мечты человека, лишенные прочной духовной ос­новы, превращаются в болезненный призрак. Извращаются представления о прекрасном. Художник Пискарев находит ангельскую красоту там, где она и не ночевала, — в нагло­сти и пошлости продажной женщины. Его влечет к себе «красота, проникнутая тлетворным влиянием разврата». Пискарев — жертва лживого идеала красоты, порожденного абсурдной жизнью.

Романтику Пискареву противопоставлен реалист Пирогов, который является пленником окружающей его пошлости. Сама антитеза двух героев — Пирогова и Пискарева — ока­зывается мнимой. «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект, но более всего тогда, когда ночь сгущенною мас­сою наляжет на него и отделит белые и палевые стены до­мов, когда весь город превратится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов, форейторы кричат и прыгают на ло­шадях и когда сам демон зажигает лампы для того только, чтобы показать все не в настоящем виде».

Подмена подлинных ценностей мнимыми приводит к раз­рушению образа Божия в человеке. Коллежский асессор Ко­валев в повести «Нос» мнит себя майором. «Функция», мес­то в чиновничьей иерархии заменяет и вытесняет в человеке его духовную первооснову. Воображая себя майором, Кова­лев постоянно задирает нос перед окружающими и становит­ся жертвой чиномании. Нос отделяется от Ковалева в виде значительного лица и покидает своего «хозяина». Поиски своего носа, погоня за ним и, наконец, чудесное его возвра­щение являются основой фантастического сюжета повести. Фантастика Гоголя при всем бытовом ее неправдоподобии имеет глубокий смысл. В лживом мире значимость человека определяется не его внутренними достоинствами, а предме­тами модного туалета или его положением в табели о ран­гах, в чиновничьей иерархии.

   В «Записках сумасшедшего» Гоголь обращается к иссле­дованию внутреннего мира бедного петербургского чиновни­ка, который сидит в директорском кабинете и чинит перья своему начальнику. Он восхищен его превосходительством: «Да, не нашему брату чета! Государственный человек». И од­новременно он презирает людей, стоящих по чину и званию ниже его. Фамилия этого чиновника Поприщин, и он уве­рен, что его ожидает великое поприще. «Что ж, и я могу дослужиться... Погоди, приятель! — думает он о своем на­чальнике, — будем и мы полковником, а может быть, если Бог даст, то чем-нибудь и побольше. Заведем и мы себе ре­путацию еще и получше твоей».

На почве уязвленного самолюбия в «маленьком человеке» развивается болезненная гордыня. Он и презирает тех, кто стоит выше, и завидует им. Стремление быть таким же, как они, усиливается мечтательной любовью Поприщина к доче­ри директора департамента. А когда она отдает предпочте­ние камер-юнкеру, героя охватывает буря противоречивых чувств: «Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник?.. Я несколько раз уже хотел добрать­ся, отчего происходят все эти разности... Что ж из того, что он камер-юнкер... Ведь через то, что камер-юнкер, не при­бавится третий глаз на лбу. Ведь у него же нос не из золо­та сделан, а так же, как и у меня, как и у всякого».

Болезненное сознание героя, нацеленное на ниспроверже­ние всего, что не я, что «выше меня», что «на меня не по­хоже», приводит его к полному внутреннему расстройству и сумасшествию. «Поприщин становится жертвой раздвоения своей собственной личности, отравленной ядом жгучей за­висти к тем, кто его унижает, и маниакальной мечтой стать таким же, как и они, обладатели незаслуженных прав и при­вилегий» (Е. Н. Купреянова). Своим Поприщиным Гоголь открывает дорогу Достоевскому с его «Бедными людьми», повестью «Двойник», «Записками из подполья» и другими произведениями, в которых бунт одинокой личности против несправедливого порядка вещей сопровождается внутренним признанием этой несправедливости, тайным сочувствием ей. §§ В повести «Портрет» Гоголя волнует судьба искусства в современном мире. Тема эта была очень актуальна для соб­ственного творчества писателя периода создания петербург­ских повестей. Как уберечь искусство художнику и писате­лю, обращающемуся к темным сторонам жизни человека и общества? В каком случае искусство, изображающее мир­ское зло, способно оказать очищающее влияние на душу лю­дей?

Молодой художник Чартков пытается сберечь свой талант от соблазна коммерческого успеха. Он терпит нужду и ли­шения, но не злоупотребляет ни бойкостью кисти, ни яр­костью красок, прислушиваясь к совету своего учителя: «Терпи. Обдумывай всякую работу, брось щегольство».

Однажды художник покупает в картинной лавке незакон ченное полотно старого мастера. Особенно поражают Чартко­ва в купленном портрете глаза изображенного на нем ста­рика: «Это было уже не искусство: это разрушало даже гармонию самого портрета. Это были живые, это были чело­веческие глаза! Казалось, как будто они были вырезаны из живого человека и вставлены.сюда». Причем излучали эти глаза что-то недоброе.

Художник, писавший этот портрет, попал в зависимость от демонической натуры старика и злоупотребил искусством в достоверной ее передаче. Рассматривая портрет, Чартков задумался о тайнах искусства: «Почему же простая, низкая природа является у одного художника в каком-то свету, и не чувствуешь никакого низкого впечатления; напротив, ка­жется, как будто насладился, и после того спокойнее и ров­нее все течет и движется вокруг тебя? И почему та же са­мая природа у другого художника кажется низкою, грязною, а, между прочим, он так же был верен природе? Но нет, нет в ней чего-то озаряющего».

Выходит, что высокий талант может злоупотребить искус­ством во зло, а может использовать искусство во благо, хо­тя и в том и в другом случае «правда жизни будет соблюде­на»? На этот вопрос, возникающий в первой части повести, Чарткову не суждено найти ответа. Таинственный источник, одухотворяющий в высоком искусстве даже низменную сто­рону жизни, для Чарткова будет закрыт.

Художник попадает в страшную зависимость от демони­ческого соблазна, который излучают изображенные на порт­рете живые глаза. Во сне Чартков с ужасом видит, как ожив­ший старик выпрыгивает из рамы портрета, достает мешок из-под складок широкого платья и начинает пересчитывать золотые червонцы. Их блеск пленит сонное воображение Чарткова. «Боже мой, если бы хотя часть этих денег!» — ду­мает он, проснувшись.

Демоническая сила, заключенная в портрете, немедленно отвечает на искушение Чарткова. Из рамы портрета выпада­ет сверток с надписью: «1000 червонных». Казалось бы, слу­чайное богатство дает возможность Чарткову без всякой нужды употребить во благо данный ему от Бога талант. Сперва он так и хочет сделать. Но соблазн не проходит бес­следно: искусительные глаза старика и золотые червонцы де­лают свое злое дело. Чарткова тянет к модной одежде, к рос­коши — он начинает писать картины для денег, потакать вкусам светской толпы. В конце первой части повести он гу­бит свой талант, сходит с ума и умирает как великий греш­ник в страшных мучениях.

Кто виноват в гибели Чарткова? Нельзя однозначно отве­тить на этот вопрос. Виноват сам художник, не устоявший перед искусом продажи таланта за деньги. Но виновата и картина, а точнее, тот старый мастер, который ввел предрас­положенного к соблазну Чарткова в искушение.

Во второй части повести Гоголь ставит проблему ответ-

I втвенности художника за свой талант. Действие переносится XVIII век, когда в Петербурге появился заезжий ростов-

|Щик. Но деньги, бравшиеся в рост у этого человека, никому приносили добра. Искушающие людей демонические си-явились в новый мир не в образе безобидных чертей, с

[Которыми легко справлялись козаки в «Вечерах...», а в об-зе ростовщика и банкира, соблазняющего мир блеском, избытком материальных благ.

Талантливый художник, расписывающий храмы, обратил Внимание на этого ростовщика. Ему показалось, что недоб­рые глаза такого человека могли бы послужить хорошей на­турой для изображения дьявола на церковной фреске. Едва Художник впал в эту искусительную мысль, как тотчас же он получил от ростовщика заказ на изготовление портрета. Дав необдуманное согласие, художник сам пришел в ужас от «вонзившихся в его душу» и уже изображенных на портре­те глаз. Он бросил портрет, не дописав его, но демонический образ овладел его помыслами и проник в его сердце.

Художник почувствовал зависть к своему ученику, всту­пил с ним в состязание, создавая картину для вновь отстро­енной богатой церкви. В картину свою он вкладывал все умение, все мастерство, но результат вышел печальным. На конкурсе она получила такую оценку: «В картине художни­ка есть точно много таланта, но нет святости в лицах; есть даже, напротив того, что-то демонское в глазах, как будто рукою художника водило нечистое чувство». Вслед за этим художника поразили одно за другим три несчастья; посчи­тав их наказанием Божиим, он удалился в монастырь. Су­ровой аскезой он долго очищал душу от дьявольских иску­шений, и талант вновь вернулся к нему.

В заключение повести Гоголь приводит напутствие, кото­рое пострадавший мастер дает своему сыну, пошедшему по стопам отца: «...Талант есть драгоценнейший дар Бога — не погуби его... Пуще всего старайся постигнуть высокую тай­ну созданья. Блажен избранник, владеющий ею... в презрен­ном у него уже нет презренного, ибо сквозит невидимо сквозь него прекрасная душа создавшего, и презренное уже получило высокое выражение, ибо протекло сквозь чистили­ще его души. Намек о Божественном, небесном рае заклю­чен для человека в искусстве, и по одному тому оно уже вы­ше всего».

Гоголь считает, что в минуты поэтического вдохновения поэт, художник, проникаясь благодатной энергией Творца, прозревает в видимых вещах невидимый Божий замысел о мире, образ Божий, запечатленный в нем. Он искажен и помрачен грехами, царящими в повседневной жизни, он не­заметен «слепым», «помутненным» глазам обыкновенного человека. Бог для того и наделяет избранников талантом, чтобы они приоткрывали «слепым» людям Божественную тайну мира.

Художник признается, что, работая над портретом ростов­щика, он изменил своему Божественному призванию: «Я знаю, свет отвергает существование дьявола, и потому не бу­ду говорить о нем. Но скажу только, что я с отвращением пи­сал его, я не чувствовал в то время никакой любви к своей работе. Насильно хотел покорить себя и бездушно, заглушив все, быть верным природе. Это не было создание искусства, и потому чувства, которые объемлют всех при взгляде на него, суть уже мятежные чувства, тревожные чувства, — не чувства художника, ибо художник и в тревоге дышит покоем. Мне го­ворили, что портрет этот ходит по рукам и рассевает томи­тельные впечатленья, зарождая в художнике чувство зависти, мрачной ненависти к брату, злобную жажду производить го-ненья и угнетенья. Да хранит тебя Всевышний от сих страс­тей! Нет их страшнее... Спасай чистоту души своей. Кто за­ключил в себе талант, тот чище всех должен быть душою. Другому простится многое, но ему не простится».

Таким образом, в повести «Портрет» Гоголь изображает не только трагедию художника в современном бездуш­ном мире, но и трагические последствия больного искус­ства, попавшего под обаяние злых, демонических соблаз­нов и оказывающего разрушительное влияние на судьбы людей.