А. И. СОЛЖЕНИЦЫН

                                        (1918-2008)

Человек и обстоятельства в произведениях А. И, Солженицына

Будучи писателем, стоящим на религиозных позициях, АИ. Солженицын в своей Гарвард­ской речи говорил об опасности мировоззрения, отрицающего духовную природу человеческой личности и его связь с Богом. Истоки такого ми­ровоззрения» по мнению писателя, связаны с гу­манистической традицией эпохи Возрождения, которое постепенно освобождает человека от по­нимания более высоких ценностей, нежели его собственная жизнь и счастье, и дезориентируют его в историческом пространстве. Оказавшись перед лицом вынуждающих его на компромисс нечеловеческих обстоятельств, человек, лишен­ный христианского мировоззрения, поневоле окажется размолот ими, потому что он беззащи­тен перед условиями вынужденной сделки. Эта типичная ситуация истории XX века оказалась в основе сюжета многих произведений Солжени­цына.

Безрелигиозное гуманистическое мировоззре­ние в конце концов привело Павла Васильевича Эктова, героя рассказа «Эго», к жизненной ситуа­ции, которая показалась ему безвыходной, и он совершил предательство

Как сельский интеллигент Павел Васильевич видел смысл своей жизни в служении народу. Он уверен, что «не требует никакого оправдания по­вседневная помощь крестьянину в его текущих насущных нуждах», и стремится облегчить на­родную нужду в любой реальной форме. Это за­ставило его во время Гражданской войны примк­нуть к крестьянскому повстанческому движе­нию, развернувшемуся в Тамбовской области и возглавляемому атаманом Антоновым. Самый образованный человек среди сподвижников Ан­тонова, Эктов стал начальником его штаба, Сол­женицын показывает трагический момент в судьбе этого великодушного и честного человека, унаследовавшего от русской интеллигенции нравственную потребность служить народу, раз­делять крестьянскую боль. Однако выданный че­кистам по доносу соседской бабы, Эктов был сломлен шантажом: он не смог найти в себе сил пожертвовать женой и дочерью и решился на страшное преступление. Он •ведал» весь антонов­ский штаб, то есть тех людей, которым он хотел помочь, с которыми ему необходимо было быть в лихую годину, чтобы не прятаться в своей норке в Тамбове и не презирать себя! Солженицын по­казывает судьбу раздавленного человека, оказав­шегося перед неразрешимым жизненным урав­нением и неготового к его решению. Такой чело­век может положить на алтарь свою жизнь, но не

может положить жизнь дочери и жены. С ними, в глазах Эктова, был связан весь смысл жизни, вся полнота ее: «За кого еще на свете — или за что еще на свете? — он отвечает больше, чем за них?»

Обстоятельства таковы, что и добродетельные качества человека оборачиваются против него. Кровавая Гражданская война зажимает частно­го человека между двух жерновов, перемалывая его жизнь, его судьбу, семью, нравственные убеждения. Ситуация предстает перед Эктовым как безысходная. В рассказе как раз и показано, как без религиозно-гуманистическое сознание главного героя оказывается источником преда­тельства. Невнимание героя к проповедям сель­ских батюшек — очень характерная черта миро­ощущения русского интеллигента, на которуюкак бы вскользь обращает внимание Солжени­цын. Ведь Эктов — сторонник «реальной», мате­риальной» практической деятельности, но сосре­доточенность только на ней одной, увы, ведет к забвению духовного смысла жизни. Быть может, церковная проповедь, от которой самонадеянно отказывается Эктов, и могла быть источником «той самой реальной помощи, без которой герой попадает в капкан собственного мировоззрения», того самого гуманистического, безрелигиозного, не дающего личности ощутить свою ответствен­ность перед Богом, а свою собственную судьбу — как часть Божьего промысла.

В результате предательство антоновского шта­ба было не только бессмысленным, но обернулось и предательством жены и дочери, ради которых оно было совершено. Ведь антоновцы планирова­ли вооруженное освобождение лагеря, где содер­жались самые близкие Эктову люди. Не обрек ли он себя и их на гибель, помогая уничтожить антоновцев?

К компромиссу Эктова привели две черты рус­ского интеллигента: принадлежность к безрели­гиозному гуманизму и следование революцион­но-демократической традиции. Но, как это ни парадоксально, схожие коллизии увидел писа­тель и в жизни маршала Жукова, которому по­священ рассказ «На краях», двучастной компо­зицией сопряженный с «Эго*, Удивительна связь судьбы прославленного маршала с судьбой Экто­ва. Оба воевали на одном фронте, только по раз­ные его стороны: Жуков — на стороне красных, Эктов — на стороне восставших крестьян. Жу­ков, как и Эктов, был ранен на этой войне, но в отличие от него выжил. В его истории, исполнен­ной взлетов и падений, в победах над немцами и в мучительных поражениях в аппаратных играх с Хрущевым, в предательстве людей, которых сам некогда спасал, в полководческой жестокос­ти, в старческой беспомощности Солженицын пытается найти ключ к пониманию судьбы одно­го из тех русских воинов, кто, по словам И. Бродского, «смело входили в чужие столицы, / но возвращались в страхе в свою». Во взлетах и в падениях он видит за железной волей маршала слабость, которая проявилась во вполне челове­ческой склонности к компромиссам. И здесь — продолжение самой важной темы творчества Солженицына, начатой еще в «Одном дне Ивана Денисовича* и достигшей кульминации в «Ар­хипелаге ГУЛАГ*: эта тема связана с исследова­нием границы компромисса, которую должен знать человек, желающий не потерять себя. Раз­давленный инфарктами и инсультами, старче­ской немощью, предстает в конце рассказа Жуков — но не в этом его беда, а в очередном компромиссе: вставил в книгу воспоминаний дветри фразы о роли в победе политрука Бреж­нева, на который он пошел, дабы увидеть свою книгу опубликованной. Компромисс и нерешительность в поворотные периоды жизни, тот са­мый страх, который испытывал, возвращаясь в свою столицу, сломили и прикончили маршала. Он, по сути, так же беспомощен что-либо изме­нить, как беспомощен Эктов, когда предает. Жу­ков тоже может лишь беспомощно оглянуться на краю жизни: «Может быть, еще тогда, еще тогда — надо было решиться? Оох, кажется — дурака, дурака свалял?,,» Герой так и не по­нял, что он ошибся не тогда, когда не решился на военный переворот, а когда он, крестьянский сын, глядя на своего кумира Тухачевского, уча­ствовал в уничтожении русских деревень. Когда он, выполняя приказы начальства, выкуривал тамбовских крестьян из лесов газами, а «пробандиченные» деревни сжигал дотла.

Рассказы об Эктове и Жукове обращены к судьбам субъективно честных людей, сломлен­ных страшными историческими обстоятельства­ми советского времени. Но возможен и иной ва­риант компромисса с действительностью — пол­ное и радостное подчинение ей и естественное забвение любых мук совести. Об этом рассказ «Абрикосовое варенье». Первая часть этого рас­сказа — страшное письмо, адресованное живому классику советской литературы. Его пишет полу­грамотный человек, который вполне отчетливо осознает безвыходность советских жизненных тисков, из которых он, сын раскулаченных роди­телей, уже не выберется, сгинув в труд-лагерях: «Я— невольник в предельных обстоятельствах, и настряла мне такая прожитьба до последней обиды. Может, вам недорого будет прислать мне посылку продуктовую? Смилосердствуйтесь...»

Продуктовая посылка — в ней, быть может, спасение этого человека, Федора Ивановича, ставшего всего лишь единицей принудительной советской трудармии, единицей, жизнь которой

вообще не имеет сколько-нибудь значимой цены, Вторая часть рассказа — описание быта прекрас­ной дачи знаменитого Писателя, богатого, при­гретого и обласканного на самой вершине» чело­века, счастливого от удачно найденного компро­мисса с властью, радостно лгущего и в журна­листике, и в литературе. Писатель и Критик, ве­дущие литератур ноофициозные разговоры за ча­ем, находятся в ином мире, чем вся Советская страна. Голос письма со словами правды, доле­тевшими в этот мир богатых писательских дач, не может быть услышан представителями лите­ратурной элиты: глухота является одним из ус­ловий заключенного компромисса с властью. Верхом цинизма выглядят восторги Писателя по поводу того» что «из современной читательской глуби выплывает письмо с первозданным язы­ком». «Какое своевольное, а вместе с тем поко­ряющее сочетание и управление слов!* И это письмо, взывающее к совести русского писателя, становится лишь материалом к изучению нестан­дартных речевых оборотов, помогающих стили­зации народной речи, которая осмысляется как экзотическая и подлежащая воспроизведению «народным» Писателем, как бы знающим на­циональную жизнь изнутри. Высшая степень пренебрежения к звучащему в письме крику за­мученного человека видна в реплике Писателя, когда его спрашивают о связи с корреспонден­том: «Да что ж отвечать, не в ответе дело. Дело — в языковой находке».

Эта нее проблема — человек и обстоятельства исследуется в романе Солженицына «В круге первом», созданном еще в литературном под­полье. Все герои романа принадлежат к четырем хронотопам: шарашка Марфино с ее тюремными спальнями и рабочими комнатами, квартира На­карканных с богатым дореволюционным хруста

лем и коврами, московские улицы, деревня Рож­дество. Каждый из них формирует свой мир со своей человеческой иерархией, системой ценнос­тей, представлениями о смысле жизни, добре и зле, чести и бесчестии. Однако к какому бы хро­нотопу ни принадлежали герои романа Солжени­цына, каждый из них есть отражение макросре­ды последних лет сталинской эпохи, от которой в равной степени зависят и последний на шараш­ке дворник Спиридон и министр госбезопаснос­ти Абакумов. Главный конфликт романа— это противостояние героев Системе, оно рассматри­вается Солженицыным как взаимодействие ха­рактера со средой, формирующей этот харак­тер. Конфликт этот определяется тем» что Сис­тема лишает человека свободы. Именно пробле­ма свободы, внешней и в гораздо большей степе­ни внутренней, предопределяет проблематику романа.

Парадоксальность ситуации состоит в том, что не только заключенные, но все герои романа вы­ступают в вольном или невольном противостоя­нии Системе. Даже ее адепты, рвением и страхом которых она держится, оказываются не в ладу с ней: сама Система античеловечна, основана толь­ко на страхе и несвободе, и даже ее творцы стано­вятся ее заложниками. Однако настоящие герои романа знают, что такое свобода и какой ценой достается она человеку. Идею свободной личнос­ти в обстоятельствах, которые, казалось бы, ли­шают человека всяческой свободы, высказывает заключенный Бобынин в своей беседе с Абакумо­вым, утверждая себя значительно более свобод­ным человеком, чем всесильный министр госбе­зопасности: «Свободу бы у меня давно отняли, а вернуть ее не в ваших силах, ибо ее нет у вас са­мих. <...> Чем еще можете вы мне угрозить? Че­го еще лишить? <,,.> Вообще, поймите и пере­дайте там, кому надо выше, что вы сильны лишьпостольку» поскольку отбираете у людей не все. Но человек» у которого вы отобрали все, — уже не подвластен вам, он снова свободен». Свобода, о которой говорит Бобынин, отнюдь не внешняя, Это внутренняя свобода, которая доступна лю­дям, наделенным даром интенсивной внутренней жизни. Таковы в романе Бобынин, Нержин, Сологдин, Герасимович,

Когда этим героям приходится совершать важ­ный для себя жизненный выбор, сохранить ли блага шарашки, продолжая отдавать Системе свой талант, или же, обрекая себя на страдания, отказаться от сотрудничества, они выбирают по­следнее. Истинно свободными людьми предстают в романе те из героев, что сумели найти свободу в собственной душе — внутреннюю, тайную свобо­ду в пушкинском смысле. Их свобода не зависит от внешних обстоятельств — зигзагов Системы, расположенности или нерасположенности на­чальства. Лишенные Системой всего — имущест­ва, нормальной семьи, отцовства, свободы, — эти герои способны осмыслить собственное положе­ние как позитивное и, отбросив заботы само­устроения, обрести свободу внутреннего само­стояния,

Так писатель XX века рассматривает взаимо­связь человеческого характера и обстоятельств, лежащую в основе реалистической эстетики. В произведениях Солженицына характер героя мотивирован средой, воздействующей на челове­ка, то есть жизненными обстоятельствами соци­ального, бытового и этического плана, и лредстает как результат сложного взаимодействия лич­ности и среды. Среда также подвержена воздействию со стороны мыслящей и действую­щей личности. Такова действительность, кото­рая всегда «осознавалась писателям иреалиста­ми как властно требующая от человека ответст­венной причастности ей.