В «Маленьких трагедиях» поэт обратился к узловым эта­пам западноевропейской цивилизации, определившим ее це­лостный облик и обнажившим ее смысл. Западный мир дан здесь в историческом развитии от позднего Средневековья («Скупой рыцарь») к Возрождению («Каменный гость») и да­лее к эпохе западноевропейского Просвещения («Моцарт и Сальери»). Этот мир представлен в главных человеческих страстях: деньги («Скупой рыцарь»), искусство («Моцарт и Сальери»), любовь («Каменный гость»). Венчает цикл «Пир во время чумы», в котором личность поставлена перед зем­ным пределом, перед главным испытанием — смертью.

Пушкин обнаруживает в «Маленьких трагедиях» свой­ственную его русскому гению «всемирную отзывчивость». Он перевоплощается в человека европейского Средневековья, Возрождения, Просвещения, проявляя свою русскость в том, что доводит дух европейской культуры до максимального напряжения. В экстремальных ситуациях обнаруживается сила и слабость западной духовности. В основе ее лежит культ человеческой индивидуальности, оборачивающийся разрушительным индивидуализмом. Страсть к предельному обогащению становится предельным самоограблением — как внешним, так и внутренним («Скупой рыцарь»), сальерианс-кое предательство искусства вытекает из рыцарски-самовла­стной преданности ему («Моцарт и Сальери»), донжуанство становится жертвой собственных любовных наслаждений («Каменный гость»).

«Каждая из трагедий, — замечает Н. Н. Скатов, — это утверждение себя личностью вопреки всему... и в каждой из трагедий — опровержение личности, встречающей в конце концов последнее препятствие — смерть, ибо действительно такая личность, по выражению А. Хомякова, «заключается в себя, как в гроб». И наконец, венчающий «Пир во время чумы». Здесь вся идея уже в названии — жизнь и смерть. Жизнь предстает в своем максимуме, в напряжении всех сил. Ведь вершится веселье, «праздник жизни», идет «пир». Торжество жизни, вплоть до вызова, брошенного ею смерти в песне Председателя: Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог, И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и ведать мог.

Но и смерть явлена в своем максимуме, во всей фаталь­ности и безобразии, ничем не смягченная и не облагорожен­ная: «Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею...» В трагической сшибке жизни и смерти воз­никает третье — священник со словом о Боге. Председатель отсылает его, но и сам «остается погружен в глубокую задумчивость».

Пушкин и восхищен величием развернувшихся в евро­пейском человеке жизненных сил, и поражен их самоубий­ственной односторонностью, заводящей человека в трагичес­кий тупик.

«Повести Белкина» создаются одновременно с «Малень­кими трагедиями», в полемическом противостоянии им. Русский мир изображается далеко не в идиллическом осве­щении. Но у него есть одно преимущество: он менее эгоис­тичен, а потому и более человечен. Люди в нем отзывчивее по отношению к ближнему, в них не угасла энергия христи­анского сострадания, понимания другого как себя самого. Повесть «Станционный смотритель», посвященная судьбе «маленького человека» Самсона Вырина, открывает перспек­тивную тему в русской классической литературе, подхвачен­ную Гоголем в «Шинели», Достоевским в «Бедных людях», Салтыковым-Щедриным в «Запутанном деле», Чеховым в «Смерти чиновника». Значимость этой темы для Пушкина заключается не в обличении социальной забитости своего ге­роя, а в открытии в «маленьком человеке» сострадательной и чуткой души, наделенной даром непосредственного откли­ка на чужое несчастье и чужую боль.

Сам рассказчик, Иван Петрович Белкин, и его «помощ­ники», безвестные русские люди, рассказы которых он пере­дает, привлекательны не смирением, а отзывчивостью, чуткостью к другому и другим, чистотой и точностью нрав­ственных оценок всего происходящего. Это люди русские, носители тысячелетней православно-христианской культуры, враждебной эгоизму и гордыне, это люди, наделенные талан­том созерцательности, художественно бескорыстного взгляда на жизнь.

Русская провинция обретает в «Повестях Белкина» свой голос, раскрывается изнутри, в пределах ее собственного ми­ровосприятия. Пушкин открывает оказавшуюся плодотвор­ной форму повествования — сказ. Автор не рассказывает здесь о российской глубинке, а как бы слушает ее разные го­лоса от разных рассказчиков, но голоса, гармонирующие друг с другом, сливающиеся в согласный хор. Не отрицая значимости индивидуального начала, на котором держится Энергия западного исторического развития, Пушкин находит в глубине русской жизни здоровое зерно, удерживающее личность от индивидуализма. Пушкин видит основу русской общности в православно-христианских культурных ценнос­тях, вошедших в плоть и кровь национальной жизни и рус­ского характера.

Созданная позднее петербургская повесть Пушкина «Пи­ковая дама» показывает крах на русской почве замыслов и идеалов европейского героя. Военный инженер Германн — сын обрусевшего немца, оставившего ему «маленький капи­тал», достаточный для безбедного существования. Но Гер-манну этого мало: он честолюбив, одержим жаждой обогаще­ния, он энергичен и расчетлив. По своим устремлениям и целям он сродни героям Стендаля (Жюльен Сорель) и Баль­зака (Ростиньяк). Как и французские собратья, Германн на­следует у романтического героя байронического типа инди­видуализм и энергию страстей, а также обязательное внешнее сходство с Наполеоном. Подобно западным често­любцам, он воспринимает жизнь как игру, в которой все зависит от собственного ума и ловкости. Карточная тема в повести — символ особого мироотношения и мировосприя­тия, свойственного европейскому герою эпохи Наполеоновс­ких войн и Реставрации.

Но Пушкин дает своему герою отличную от Стендаля и Бальзака трактовку. Судьба Жюльена и Ростиньяка воспри­нимается французскими писателями как естественная норма всякого порядочного человека. Действия Германна, алчуще­го богатства честолюбца, воспринимаются Пушкиным как аномалия, выпадающая из норм русской жизни. В судьбе сходящего с ума Германна Пушкин изображает нравствен­ную и социальную болезнь века, уже охватившую Запад и начинающую угрожать России. О том, что эта угроза реаль­на, свидетельствует и повесть «Выстрел», входящая в цикл «Повести Белкина». Сильвио, подобно Германну и героям «Маленьких трагедий», одержим страстью мести, продикто­ванной завистью к противнику — счастливому сопернику за первенство в полку.

Особое место в цикле «Повести Белкина» занимает не­оконченная «История села Горюхина» — пародийная стили­зация «Истории русского народа» Полевого. О деревенской жизни Пушкин рассказывает языком исторических повест­вователей, вызывая комический эффект несоответствия вы­сокой формы низкому содержанию. Парадный официальный фасад российской государственности сталкивается с реаль ностью глубинной деревенской жизни. Открытием Пушкина в этой повести воспользуются Гоголь в «Мертвых душах» и Салтыков-Щедрин в «Истории одного города».

Стиль реалистической прозы Пушкина отмечен лакониз­мом, точностью, аскетической скупостью специальных худо­жественных средств. Он отличается от прозы Карамзи­на, широко использующей приемы стихотворной речи — восклицания, обращения к читателю, искусственную рас­становку слов (поэтическая инверсия), пышные метафоры и т. п.

Пушкин сознательно ориентируется на иной тип художе­ственного повествования. Еще в 1822 году он замечал: «Но что сказать об наших писателях, которые, почтя за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают ожи­вить детскую прозу дополнениями и вялыми метафорами? Эти люди никогда не скажут «дружба», не прибавя: «сие священное чувство, коего благодатный пламень» и пр. Долж­но бы сказать: «рано поутру» — а они пишут: «Едва первые лучи восходящего солнца озарили восточные края лазурного неба» — ах, как все это ново и свежо, разве оно лучше по­тому только, что длиннее. Точность и краткость — вот пер­вые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей — без них блестящие выражения ни к чему не служат».